Разсказъ третіи.

Исторія Меровига, втораго сына короля Гильперика.

(575 — 578).

Послѣ отъѣзда короля Сигберта, Брунегильда осталась одна въ Парижѣ. Честолюбивыя надежды ея съ каждымъ днемъ возрастали, она уже считала себя нейстрійскою королевой и властительницею судьбы своихъ непріятелей, какъ вдругъ узнала о смерти Сигберта, событіи, которое съ самой высокой точки счастія внезапно низвергло ее въ крайнюю и неминуемую опасность. Гильперикъ побѣдивъ, благодаря братоубійству, шелъ на Парижъ съ намѣреніем захватитъ семейство и сокровища своего брата. Къ нему возвращались не только всѣ безъ исключенія Нейстрійцы, но даже начинали приставать главнѣшіе изъ Австразійцевъ, и, встрѣчая его на пути, клялись ему въ вѣрности, кто для полученія обратно казенныхъ земель, а кто съ желаніемъ снискать себѣ покровительство въ случаѣ безпорядковъ, грозившихъ странѣ. Одинъ владѣтель, по имени Годинъ, или Годевинъ, получилъ въ награду за свое отложеніе обширныя помѣстья по близости Суассона; такой же примѣръ, которому послѣдовали и многіе другіе, подалъ хранитель королевскаго кольца, или государственной австразійской печати, референдарій Сигъ, или Сигвальдъ¹.

Сраженная своимъ несчастіемъ и этими печальными извѣстіями, Брунегильда не знала, на что рѣшиться и не могла никому довѣриться; старинный императорскій дворецъ, въ которомъ жила она на берегу Сены, сдѣлался темницею для нея и троихъ дѣтей ея. Хотя тамъ никто за нею не присматривалъ, однако она не осмѣливалась выѣхать по дорогѣ въ Австразію, опасаясь или быть задержанною въ своемъ побѣгѣ, или встрѣтить измѣну и тѣмъ еще болѣе увеличить опасность своего положенія, и безъ того столь гибельнаго². Убѣдясь въ невозможности бѣгства со всѣмъ своимъ семействомъ и имуществомъ, она задумала спасти по-крайней-мѣрѣ своего сына, который, хотя и былъ ребенкомъ, однако много мѣшалъ честолюбію Гильперика и не могъ ждать отъ него пощады. Побѣгъ молодадо Гильдеберта подготовленъ былъ въ величайшей тайнѣ единственнымъ вѣрнымъ другомъ, оставшимся у его матери: то былъ герцогъ Годбальдъ, тотъ самый, который, два года назадъ, такъ плохо оборонялъ область Пуату отъ вторженія Нейстрійцевъ. Ребенокъ посаженъ былъ въ большую корзину, служившую для домашнихъ припасовъ, спущенъ въ окно и вынесенъ ночью за городъ. Гондобальдъ, а по другимъ разсказамъ, простой служитель, менѣе его могшій возбудить подозрѣніе, отправился одинъ съ сыномъ короля Сигберта и доставилъ его въ Мецъ, къ великому удивленію и радости Австразійцевъ. Его неожиданное прибытіе измѣнило положеніе дѣлъ: отпаденія прекратились и восточныя Франки поспѣшили поставить собственнаго своего короля. Въ Мецѣ было большое собраніе австразійскихъ владѣтелей и воиновъ; на немъ Гильдебертъ II, едва пяти лѣтъ отъ-роду, былъ провозглашенъ королемъ, и совѣтъ, избранный изъ вельможъ и епископовъ, принялъ правленіе отъ его имени³.

При этомъ извѣстіи, отнимавшемъ всякую надежду присоединить, безъ войны, братнее королевство къ своему, досадуя на разрушеніе любимѣйшаго своего замысла, Гильперикъ ускорилъ шествіе на Парижъ, дабы по-крайней-мѣрѣ овладѣть Брунегильдою и ея сокровищами⁴. Вскорѣ вдова короля Сигберта предстала предъ своимъ смертельнымъ врагомъ безъ всякой другой защиты, кромѣ красоты, слезъ и женскаго кокетства. Ей было едва только двадцать-восемь лѣтъ, и каковы бы ни были относительно ея враждебныя намѣренія Гильперика, пріятность ея обхожденія, столько прославленная современниками, можетъ-быть, сдѣлала бы на него нѣкоторое впечатлѣніе, еслибъ его заблаговременно не занимали другія прелести: богатство, о которомъ также гремѣла молва. Но Меровигъ, старшій изъ друхъ сыновей нейстрійскаго короля, сопутствовавшихъ отцу своему, былъ сильно тронутъ при видѣ столь привлекательной и несчастной женщины, и его сострадательные и изумленные взгляды не ускользнули отъ вниманія Брунегильды.

Неизвѣстно, была ли склонность молодаго человѣка утѣшеніемъ плѣнной королевѣ, или какъ женщина, опытная въ интригѣ, Брунегильда усмотрѣла въ томъ средство къ своему спасенію, только она употребила все свое искусство для ободренія рождающейся страсти, которая вскорѣ превратилась въ любовь самую слѣпую и самую пылкую. — Предаваясь ей, Меровигъ становился врагомъ собственнаго семейства, орудіемъ непримиримой ненависти противъ своего отца и противъ всѣхъ, къ нему близкихъ. Можетъ-быть, не сознавалъ онъ вполнѣ, какъ было для него преступно и гибельно такое трудное положеніе; можетъ-быть, предвидя все это, упрямо увлекся своимъ произволомъ и склонностью, презирая опасность и не внимая совѣсти. Какъ бы то ни было и какъ ни ухаживалъ Меровигъ за вдовою своего дяди, однако Гильперикъ ничего не замѣтилъ, весь погруженный въ счеты и опись мѣшковъ съ серебромъ и золотомъ, сундуковъ съ драгоцѣнными каменьями и связокъ съ дорогими тканями⁵. Онъ нашелъ, что количество ихъ превосходило его ожиданія, и это счастливое открытіе, внезапно подѣйствовавъ на расположеніе его духа, сдѣлало его болѣе кроткимъ и милосердымъ къ плѣнницѣ. Вмѣсто того, чтобы жестоко отмстить ей за все зло, которое она хотѣла ему причинить, онъ удовольствовался наказавъ ее простою ссылкой и даже оставивъ ей, какъ-бы изъ вѣжливости, небольшую часть отнятыхъ у нея сокровищъ. Отдѣлавшись гораздо-благополучнѣе, нежели могла того ожидать, судя по собственнымъ своимъ чувствамъ, Брунегильда отправилась, подъ стражей, въ городъ Руанъ, предназначенный ей мѣстомъ заключенія. Послѣ столькихъ страховъ, она подверглась только одному дѣйствительно тяжелому испытанію: разлукѣ съ обѣими дочерьми Ингондою, и Клодосвиндою которыхъ король Гильперикъ, неизвѣстно по какой причинѣ, велѣлъ отправить въ Мо и стеречъ там⁶.

Этотъ отъѣздъ опечалилъ молодаго Меровига тѣмъ сильнѣе, что онъ ни-кому не смѣлъ повѣрить своего горя. Вслѣдъ за отцомъ онъ уѣхалъ въ бренскій дворецъ, мѣсто, всегда для него довольно скучное, а теперь сособенно казавшееся ему несноснымъ. Фредегонда, какъ мачиха, питала къ дѣтямъ своего мужа такую ненависть, которая, за неимѣніем другаго подобнаго примѣра, могла бы войдти въ пословицу. — Всякая нѣжность или благосклонность къ нимъ со стороны отца возбуждала въ ней зависть и досаду. Она жаждала ихъ смерти и конецъ Теодеберта, убитаго в прошломъ году, доставилъ ей великую радость⁷. Меровигъ, какъ будущій глава семейства, сдѣлался теперь главнымъ предметомъ ея отвращенія и бѣсчисленныхъ притѣсненій, которыя она искусно умела воздвигать на тѣхъ, кого ненавидѣла. Молодой принцъ охотно желалъ оставить Бреннь и соединиться въ Руанѣ съ тою, чьи взоры, а можетъ-быть, и рѣчи, давали ему поводъ думать, что онъ любимъ; но онъ, вѣроятно, не имѣлъ ни средствъ, ни предлога отважиться на такое путешествіе. Вскорѣ самъ отецъ его, ничего не подозрѣвая, доставилъ ему на то удобный случай.

Гильперикъ, упорный въ своихъ намѣреніяхъ болѣе изъ душевной вялости, нежели по твердости характера, устроивъ, по крайнему своему разумѣнію, дѣла Нейстріи, опять задумалъ овладѣть городами, бывшими цѣлью двухъ-лѣтней войны между имъ и его братомъ. Города эти, взятые обратно австразійскими вождями незадолго до смерти Сигберта, снова признали надъ собою власть его сына; одни только жители Тура, болѣе осторожные, потому-что не столько удалены были отъ средоточія Нейстріи, присягнули королю Гильперику. Итакъ, оставалось еще разъ предпринять такъ часто возобновлявшійся походъ на города Пуатье, Лиможъ, Кагоръ и Бордо. Изъ двухъ сыновей, оставшихся по смерти Теодеберта, Гильперикъ избралъ въ вожди новаго ополченія того, который не бывалъ еще разбитъ въ битвѣ, именно Меровига. Отецъ его поручилъ ему небольшое войско, и приказалъ вести его въ Пуату⁸.

Дорога эта была не та, по которой охотно направился бы юноша, еслибъ имѣлъ свободу идти по своему желанію, ибо въ сердцѣ его кипѣла страсть совсѣмъ не къ славѣ и битвамъ. Слѣдуя небольшими переходами къ берегамъ Луары съ своею конницей и пѣхотой, онъ мечталъ о Брунегильдѣ и жалѣлъ, что шелъ не по тому пути, который покрайней-мѣрѣ сближалъ бы его съ нею. Мысль эта, занимая его постоянно, вскорѣ заставила забыть о цѣли путешествія и о порученіи на него возложенномъ. Прибывъ въ Туръ, онъ вмѣсто простаго привала, пробылъ въ этомъ городѣ болѣе недѣли, подъ предлогомъ желанія встрѣтить свѣтлый праздникъ въ базиликѣ св. Мартина⁹. Во время этого отдыха, онъ занимался на досугѣ не соображеніями о дальнѣйшемъ походѣ, а мѣрами къ побѣгу и накопленіемъ, всѣми возможными средствами, изъ дорогихъ и не громоздкихъ вещей, казны, удобно переносимой. Пока его воины рыскали по окрестностямъ города, грабя и разоряя, онъ до послѣдняго экю обобралъ преданнаго отцу его Левдаста, графа турскаго, принявшаго его въ своемъ домѣ съ величейшею честью¹⁰. Очистивъ этотъ домъ отъ всѣхъ бывшихъ въ немъ драгоцѣнностей и имѣя въ рукахъ сумму, достаточную для исполненія своихъ предпріятій, Меровигъ выѣхалъ изъ Тура, какъ будто для свиданія съ своей матерью, которая съ тѣхъ-поръ, какъ Гильперикъ развелся с нею и женился на Фредегондѣ, инокинею жила въ Мансѣ. Но, вмѣсто исполненія этого сыновняго долго и присоединенія за тѣъ къ войску, онъ проѣхалъ дальше и, черезъ Шартръ и Эврё, направился къ Руану¹¹.

Ожидала-ли Брунегильда такого доказательства привязанности, или просто удивилась пріѣзду гильперикова сына, во всякомъ случаѣ, она такъ ему обрадовалась и любовь между ними такъ быстро возрастала, что черезъ нѣсколько дней вдова Сигберта совершенно забыла своего мужа и соглашалась выйдти за Меровига¹². Степень родства относила бракъ этотъ къ союзамъ, воспрещеннымъ церковными законами, и хотя религіозная не имѣла большаго вліянія на совѣсть двухъ любовниковъ, однако они рисковали встрѣтить препятствіе своимъ желаніямъ, ибо не находилось священника, который бы взялся совершить бракосочетаніе, противное церковнымъ уставамъ. Епископомъ руанской каѳедральной церкви былъ тогда Претекстатъ (Praetextatus), происхожденіемъ Галлъ; по странному стеченію обстоятельствъ, онъ былъ воспріемникомъ Меровига, и въ силу этого духовнаго родства сохранялъ къ нему истинно отеческую привязанность съ самого дня его крещенія¹³. Этотъ мужъ, слабый умомъ и мягкій сердцемъ, не могъ устоять противъ убѣдительныхъ просьбъ, а, можетъ-быть, и бурной вспыльчивости молодаго принца, котораго звалъ сыномъ, и вопреки долгу своего сана согласился благословить бракъ племянника со вдовою дяди.

Въ тотъ вѣкъ упадка Галліи, нетерпѣливость и забвеніе всякихъ правилъ были недугомъ времени; и всѣ, даже самыя просвѣщенныя головы, старались замѣнить порядокъ и законность личнымъ произволомъ или минутнымъ увлеченіемъ. Туземцы слишкомъ-хорошо слѣдовали въ этомъ примѣру германскихъ завоевателей, и изнѣженность однихъ вела къ той же цѣли, какъ и звѣрство другихъ. Слѣпо повинуясь влеченію своихъ чувствъ, Претекстатъ обвѣнчалъ тайно Меровига съ Брунегильдой, и по обрядамъ того времени, держа обоихъ супруговъ за руку, изрекъ надъ ними таинственныя слова брачнаго благословенія, — снисходительный, но стоившій ему жизни поступокъ, послѣдствія котораго не менѣе были пагубны и безразсудному юношѣ, исторгшему это согласіе¹⁴.

Полный надеждами на успѣхъ аквитанскаго похода, Гильперикъ былъ въ Парижѣ, когда получилъ странную вѣсть о побѣгѣ и бракѣ своего сына. Къ бурнымъ изъявленіямъ его гнѣва присоединились подозрѣнія въ измѣнѣ и опасеніе заговора противъ его жизни и власти. Съ намѣреніемъ разрушить эти козни, если на то есть еще время и отвлечь Меровига отъ вліянія и злыхъ совѣтовъ Брунегильды, Гильперикъ немедленно отправился въ Руанъ, въ твердой рѣшимости разлучить ихъ другъ съ другомъ и разорвать союзъ¹⁵. Между-тѣмъ, поглощенные первыми наслажденіями супружескаго счастія, молодые супруги помышляли только о своей любви, и пріѣздъ нейстрійскаго короля засталъ Брунегильду въ расплохъ, не смотря на ея дѣятельный и находчивый умъ. Чтобы не попасть въ руки Гильперика въ первомъ пылу гнѣва и сколько было можно затянуть время, она придумала скрыться съ своимъ мужемъ въ небольшой церкви св. Мартина, построенной въ городской стѣнѣ. То была одна изъ деревянныхъ базиликъ, обыкновенныхъ въ то время во всей Галліи, тонкихъ и высокихъ, съ пилястрами изъ многихъ бревенъ, соединенныхъ между собою, со сводами всегда остроконечными, по затруднительности выводить ихъ иначе изъ подобнаго матеріала, — которыя, по всей вѣроятности, послужили перво-образомъ стрѣльчатому стилю, введенному, нѣсколько вѣковъ спустя, въ общую архитектуру¹⁶.

Хотя этотъ приютъ былъ очень неудобенъ по милости тѣхъ покоевъ, которые прилегая къ стѣнамъ небольшой церкви и раздѣляя ея льготы, служили убѣжищемъ, однако Меровигъ и Брунегильда поселились тутъ, рѣшась не покидать этого мѣста, пока не будутъ въ безопасности. Тщетно нейстрійскій король употреблялъ всякаго рода хитрости, чтобъ выманить ихъ оттуда; они не вдавалисъ въ обманъ и такъ-какъ Гильперикъ не осмѣливался употребить силу, изъ опасенія навлечь на себя грозное мщеніе святаго Мартина, то и былъ вынужденъ вступить съ своимъ сыномъ и невѣсткою въ переговоры. — Они соглашались сдаться, но требовали отъ короля клятвеннаго слова не разлучать ихъ другъ съ другомъ. Гильперикъ далъ это обѣщаніе, только такъ уклончиво, что предоставилъ себѣ полную свободу дѣйствовать какъ ему вздумается: онъ поклялся, что если такова воля Божія, то онъ ихъ не разлучитъ¹⁷. Не смотря на двусмысленность этого выраженія, Меровигъ и Брунегильда удовольствовались клятвой, и частію изъ усталости, частію по убѣжденію, рѣшились выйдти изъ-за льготныхъ стѣнъ, на которыя храмъ св. Мартина руанскаго распространялъ право неприкосновенности. Гильперикъ, нѣсколько успокоенный покорнымъ видомъ своего сына, благоразумно сдержалъ свой гнѣвъ и скрылъ подозрѣнія; онъ даже поцаловалъ обоихъ супруговъ и сѣлъ съ ними за столъ, съ притворнымъ видомъ отеческаго къ нимъ расположенія. Проведя такимъ образомъ два или три дня въ совершенной скрытности, онъ вдругъ увезъ Меровига и отправился съ нимъ по дорогеѣ въ Суассонъ, оставивъ Брунегильду въ Руанѣ, подъ присмотромъ болѣе строгимъ¹⁸.

Не доѣзжая нѣсколько миль до Суассона, нейстрійскій король и его юный спутникъ остановлены были самыми словѣщими извѣстіями. Городъ былъ осажденъ австразійскимъ войскомъ; Фредегонда, переѣхавшая туда, въ ожиданіи своего мужа, едва имѣла время бѣжать съ пасынкомъ, Клодовигомъ, и роднымъ своимъ сыномъ, еще груднымъ ребенкомъ. Разсказы, все болѣе и болѣе достовѣрные, разсѣяли всякое сомнѣніе на счетъ обстоятельствоъ этого неожиданнаго нападенія. То были австразійскіе переметчики, подъ предводительствомъ Годевины и Сигоальда, которые, перейдя отъ Гильперика къ юному королю Гильдеберту II, ознаменовали раскаяніе свое, передъ возвращеніемъ на родину, смѣлымъ набѣгомъ на столицу Нейстріи. Ихъ малочисленное войско состояло большею частію изъ жителей реймсской равнины, народа буйнаго, который при первомъ слухѣ о войнѣ съ Нейстрійцами переходилъ на грабежъ чрезъ непріятельскую границу¹⁹. Король Гильперикъ безъ труда собралъ между Парижемъ и Суассономъ болѣе значительныя силы, и тотчасъ пошелъ на помощь къ осажденному городу; но вмѣсто того, чтобъ ударить съ быстротою на Австразійцевъ, онъ удовольствовался только тѣмъ, что показалъ имъ свое войско и вступилъ съ ними въ переговоры, надѣясь принудить ихъ къ отступленію безъ боя. Годевинъ и его сподвижники отвѣчали, что они пришли сразиться, однако бились плохо, и Гильперикъ, впервые побѣдившій, весело вступилъ въ столицу своего королевства²⁰.

Радость эта была для него кратковременна, и важные помыслы вскорѣ навели на него безпокойство и заботы. Ему пришло на умъ, что покушение Австразійцевъ на Суассонъ было послѣдствіемъ заговора, составленнаго кознями Брунегильды; что Меровигъ зналъ это, самъ былъ въ немъ участникомъ, и что его покорный и искренній видъ былъ только лицемѣрною личиной²¹. Фредегонда воспользовалась случаемъ перетолковать своими коварными внушеніями безразсудное поведеніе юноши. Она приписывала ему обширные замыслы, къ которымъ онъ не былъ способенъ, намѣреніе свергнуть отца и царствовать надъ всей Галліей съ женщиной, соединившейся съ нимъ кровосмѣсительнымъ бракомъ. По милости этихъ хитрыхъ навѣтовъ, подозрѣнія и недовѣрчивость короля возрасли до того, что обратились въ какой-то паническій страхъ. Вообразивъ, что жизни его угрожаетъ опасность отъ присутствія сына, Гильперикъ велѣлъ отнять у него оружіе и не выпускать изъ виду, пока не будетъ принято окончательное на счетъ его рѣшеніе²².

Черезъ нѣсколько дней послѣ того, прибыло къ Гильперику посольство, отправленное владѣтелями, управлявшими Австразіею именемъ юнаго короля Гильдеберта, съ порученіемъ отрѣчься отъ покушенія Годевина, какъ отъ частнаго военнаго набѣга. Король обнаружилъ столько миролюбія и благорасположенія къ племяннику, что послы осмѣлились къ извиненіямъ своимъ присовокупить просьбу, успѣхъ которой былъ весьма сомнителенъ, а именно, объ освобожденіи Брунегильды и обѣихъ дочерей ея. При другихъ обстоятельствахъ, Гильперикъ остерегся бы выпустить, по первому прошенію, врага попавшагося въ его руки; но теперь сообразивъ, что жена Меровига можетъ надѣлать безпорядковъ въ его королевствѣ, и пользуясь случаемъ добровольно исполнить благоразумное дѣло, онъ безъ труда согласился на все, чего у него просили.²³

Брунегильда, узнавъ о такой неожиданной отмѣнѣ приказаній, удерживавшихъ ее въ заключеніи, поспѣшила оставить Руанъ и Нейстрію такъ быстро, какъ-будто земля разступилась подъ нею. Опасаясь малѣйшаго замедленія, она ускорила дорожными сборами и даже рѣшилась уѣхать, не взявъ съ собою пожитковъ, которые, не смотря на значительное ихъ сокращеніе, все еще имѣли большую цѣну. Нѣсколько тысячь золотыхъ монетъ и множество узловъ съ драгоцѣнными каменьями и богатыми тканями было передано, по ея приказанію, епископу Претекстату, который, принявъ залогъ, вторично и еще болѣе, нежели въ первый разъ, запуталъ себя изъ любви къ крестнику своему Меровигу²⁴. Покинувъ Руанъ, мать Гильдеберта II заѣхала в Мо взять обѣихъ дочерей своихъ, и потомъ, минуя Суассонъ, направилась въ Австразію, куда и прибыла благополучно. Ея пріѣздъ, жданый тамъ съ нетерпѣніемъ, вскорѣ произвелъ большія смуты, возбудивъ зависть могущественныхъ и честолюбивыхъ вождей, хотѣвшихъ остаться единственными попечителями молодаго короля.

Отъѣзд Брунегильды не положилъ конца ни недовѣрчивости короля, ни строгимъ его мѣрамъ относительно старшаго сына. Меровигъ, лишенный оружія и военной перевязи, что, по обычаяамъ германскимъ счита, считалось гражданскимъ позоромъ, по прежнему содержался подъ надежною стражей. Едва оправясь отъ волненія, причиненнаго ему рядомъ такихъ неожиданныхъ происшествій, король снова обратился къ любимому своему проекту завоеванія пяти городовъ Аквитаніи, изъ которыхъ только одинъ, а именно Туръ, былъ въ его власти. Не имѣя на этотъ разъ возможности выбирать того или другаго изъ двухъ сыновей своихъ, онъ, не смотря на прежнюю неудачу Клодовига, поручилъ ему начальство надъ новымъ походомъ. Юный принцъ имѣлъ приказаніе двинуться на Пуатье и навербовать сколько возможно людей въ Турени и въ Анжу²⁵. Собравъ небольшое войско, онъ безъ сопротивленія овладѣлъ городомъ Пуатье и соединился тамъ съ силами болѣе значительными, которыя были преведены къ нему съ юга знатнымъ воеводою галльскаго происхожденія, по имени Дезидеріемъ.

То былъ мужъ высокаго рода, владѣтель обширныхъ помѣстій въ окрестностяхъ Альби, безпокойный и необузданно честолюбивый, какъ и всѣ въ то время, но возвышавшійся надъ совмѣстниками своими изъ варваровъ нѣкоторую обширностью видовъ и порядочными военными дарованіями. Будучи правителемъ округа, пограничнаго съ враждебными для Галло-Франковъ Готами, онъ былъ страшенъ этому народу и пріобрѣлъ подвигами своими большую славу и значеніе между южными Галлами²⁶. Многочисленное и исправно вооруженное войско, пришедшее, подъ его предводительствомъ, соединиться съ нейстрійскою дружиною, было слѣдствиемъ такого вліянія, и лишь-только оба войска сошлись въ одно, какъ Дезидерій принялъ надъ нимъ начальство. Считая слишкомъ ничтожнымъ забирать по одиночкѣ четыре города, лежавшіе такъ далеко одинъ отъ другаго, онъ, какъ человѣкъ предпріимчивый и дальновидный, замыслилъ завоевать всю страну между Луарою, Океаномъ, Пиренеями и Севеннами. Такъ какъ при исполненіи этого плана не дѣлалось никакого различія между городами, зависѣвшими отъ Австразіи и подвластными королевству Гонтрана, то Дезидерій не пощадилъ послѣднихъ и началъ съ того, что овладѣлъ городомъ Сентомъ, открывшимъ ему путь на Бордо²⁷.

Узнавъ о такомъ вовсе неожиданномъ нападеніи, король Гонтранъ вторично вышелъ изъ своего обыкновеннаго бездѣйствія, и немедленно выслалъ значительныя силы, подъ предводительствомъ знаменитаго Эонія Муммола, провансскаго патриція, считавшагося тогда во всей Галліи непобѣдимымъ. Муммолъ быстрыми переходами двинулся черезъ овернскую равнину, вступилъ въ окрестности Лиможа и принудилъ Дезидерія оставить западныя области и идти къ нему на встрѣчу²⁸. Вскорѣ оба войска, предводимыя галльскими вождями, сошлись другъ съ другомъ. Между ними произошла правильная битва, одна изъ тѣхъ, какихъ не видали въ Галліи съ-тѣхъ-поръ, какъ римская тактика уступила мѣсто наѣздамъ и стычкамъ, единственному образу войны, который понимали варвары. Побѣда сильно колебалась, но осталась, какъ и всегда, за Муммоломъ, принудившимъ своего противника, послѣ страшнаго кровопролитія, къ отступленію. Хроники говорятъ, что съ одной стороны было пять, а съ другой двадцать четыре тысячи убитыхъ; этому трудно повѣрить; но такое преувеличеніе показываетъ, до какой степени было поражено воображеніе современниковъ.

Видя совершенное уничтоженіе нейстрійской арміи, Муммолъ возвратился, потому ли, что имѣлъ на то приказанія, или потому-что счелъ свое порученіе исполненнымъ²⁹. Хотя онъ одержалъ верхъ, однако возъимѣлъ высокое уваженіе къ искуству человѣка, съ которымъ помѣрился; такое мнѣніе способствовало въ-послѣдствіи времени къ сближенію ихъ въ дѣлѣ, имѣвшемъ цѣлію ни болѣе, ни менѣе, какъ основаніе въ Галліи новаго королевства. Вскорѣ Дезидерій снова явился съ многочисленнымъ войскомъ, и при помощи усердія соотечественниковъ и личнаго своего вліянія на умы Галло-Римлянъ, возобновилъ военныя дѣйствія съ успѣхомъ, которому не встрѣчалось болѣе препятствій. Чрезъ пять лѣтъ, всѣ города отъ Дакса до Пуатье и отъ Альби до Лиможа принадлежали королю нейстрійскому, и Римлянинъ, виновникъ этого завоеванія, поселясь въ Тулузѣ, древней столицѣ Визиготовъ, украшенъ былъ титуломъ герцога и пользовался полу-королевскою властью³⁰.

Меровигъ уже нѣсколько мѣсяцевъ содержался въ полузаключеніи, пока домашній судъ, въ которомъ преобладалъ голосъ Фредегонды, не произнесъ наконецъ надъ ними своего приговора. Этимъ приговоромъ Меровигъ осужденъ былъ на остриженіе волосъ, то-есть, на отчужденіе отъ дома Меровинговъ. Дѣйствительно по древнему обычаю, вѣроятно, основанному издавна на какомъ-либо религіозномъ обрядѣ, особую принадлежность этого дома и символъ наслѣдственнаго права его на королевскій санъ составляли длинные волосы, сохраняемые не-прикосновенно съ первой минуты рожденія. Потомки стараго Меровига отличались этимъ отъ всѣхъ Франковъ, и въ самой простой одеждѣ могли быть узнаны по волосамъ, которые, то въ косахъ, то свободно распущенные, покрывали плечи и ниспадали по спинѣ³¹. Отрѣзать малѣйшую частицу этого украшенія значило опозорить лицо, отнять отъ него преимущество посвященія и лишить его права на царство; впрочемъ, по терпимости, дозволенной обычаемъ, лишеніе это ограничено было временемъ, необходимымъ на то, чтобы волосы, вырастая снова, достигли наконецъ опредѣленной мѣры.

Меровингскій принцъ могъ двоякимъ образомъ подвергнуться такому временному низложенію: или быть остриженъ какъ всѣ Франки, то-есть до плечъ; или совершенно коротко, по примѣру Римлянъ. Этотъ послѣдній способъ, болѣе унизительный нежели первый, обыкновенно сопровождался церковнымъ постриженіемъ. Таково было строгое рѣшеніе короля Гильперика относительно его сына: юноша однимъ разомъ потерялъ права носить оружіе и царствовать. Вопреки церковнымъ уставамъ онъ былъ насильно поставленъ въ священство, принужденъ отдать мечъ и боевую перевязь, торжественно ему данные по германскому обычаю, снять съ себя всѣ принадлежности своего національнаго убора и облечься въ римское платье, составлявшее одежду духовенства³². Ему приказано было сѣсть на лошадь въ этомъ уборѣ, такъ мало согласномъ съ его наклонностями, и отправиться въ монастырь Сен-Кале, близь Манса, гдѣ, въ совершенномъ затворничествѣ онъ долженъ былъ изучать правила монашеской строгости. — Сопровождаемый вооруженными всадниками, Меровигъ отправился въ путь безъ всякой надежды на бѣгство или освобожденіе; но, можетъ-быть, онъ утѣшался народною поговоркой, сложенною для членовъ его семейства, подвергавшихся одинаковой съ нимъ участи: «зелено дерево, еще выростутъ листья³³».

Въ то время, въ соборѣ святаго Мартина турскаго, самомъ уважаемомъ изъ священныхъ пріютовъ, скрывался изгнанникъ, котораго гороль Гильперикъ тщетно старался оттуда выманить. То былъ Австразіецъ Гонтранъ Бозе, котораго народные слухи обвиняли въ томъ, что онъ собственноручно убилъ молодаго Теодеберта, или по-крайней-мѣрѣ допустилъ своихъ воиновъ умертвить его, тогда какъ могъ пощадить ему жизнь, хотя бы изъ человѣколюбія³⁴. Застигнутый въ Аквитаніи странною вѣстью объ убійствѣ Сигберта, и страшась, не безъ причины, попасть въ руки нейстрійскаго короля, онъ искалъ безопасности подъ щитомъ св. Мартина. Съ этимъ таинственнымъ покровомъ соединялось, въ обезпеченіе болѣе явственное, но не менѣе дѣйствительное, затупничество турскаго епископа, Георгія-Флоренція-Григорія, твердо заботившагося о неприкосновенности правъ своей церкви, а въ особенности права неприкосновеннаго убѣжища. Какъ ни опасно было въ тѣ времена, среди разстроеннаго общества, защищать безсильныхъ и изгнанныхъ противъ свирѣпой мощи и невѣрія сильныхъ, однако въ этой безпрестанно возобновляемой бырьбѣ Григорій обнаружилъ ни чѣмъ неистощимую твердость и вмѣсте съ тѣмъ осторожное, но неустрашимое достоинство.

Со дня, какъ Гонтранъ Бозе водворился, съ двумя своими дочерьми, въ одномъ изъ домовъ, окружавшихъ дворъ базилики св. Мартина, турскій епископъ и его причетъ не имѣли ни минуты покоя. Они должны были сопротивляться королю Гильперику, который, алча мщенія изгнаннику и не дерзая силою извлечь его, изъ убѣжища, хотѣлъ, въ избѣжаніе грѣха и опасностей святотатства, принудить самихъ церковнослужителей выжить его из завѣтной ограды. Сперва было сдѣлано отъ имени короля дружелюбное приглашеніе, потомъ послѣдовали строгія приказанія; наконецъ, когда посланія и рѣчи не произвели дѣйствія, приняты были грозныя мѣры, могшія ужаснуть не только духовенство, но даже и всѣхъ турскихъ жителей.

Нейстрійскій герцогъ, по имени Рокколенъ, расположился станомъ у городскихъ воротъ съ войскомъ, собраннымъ въ округѣ города Манса. Онъ учредилъ свое пребываніе въ домѣ, принадлежавшемъ турской каѳедральной церкви, и отправилъ оттуда слѣдующее посланіе къ епископу: «Если ты не заставишь Гонтрану удалиться изъ базилики, то я сожгу городъ и его предмѣстія». Епископъ спокойно отвѣтствовалъ, что это невозможно. За тѣмъ онъ получилъ второе посланіе, еще болѣе грозное: «Если ты сегодня же не выживешь королевскаго врага, то я разорю на милю кругомъ города все, что тамъ зеленѣетъ, и потомъ хоть сохой паши³⁵». Епископъ Григорій былъ такъ же непоколебимъ, какъ и въ первый разъ, и Рокколенъ, повидимому, не имѣвшій съ собою довольно людей на то, чтобы предпринять что-либо важное противъ жителей такого большаго города, удовольствовался, послѣ столькихъ самохвальствъ, разграбленіемъ и разрушениемъ дома, служившаго ему жилищемъ. Домъ этотъ былъ построенъ изъ бревенъ, скрѣпленныхъ между собою желѣзными болтами, которые мансскіе воины унесли съ прочею добычею въ своихъ кожаныхъ котомкахъ³⁶. Григорій Турскій радовался, видя конецъ жестокаго испытанія; но вдругъ представились ему новыя затрудненія возникшія изъ стеченія непредвидѣнныхъ обстоятельствъ.

Гонтранъ Боже имѣлъ въ характерѣ своемъ замѣчательную странность. Германецъ по происхожденію, онъ превосходилъ искусствомъ въ дѣлахъ, даромъ изворотливости, наклонностью къ распутству, если такъ можно выразиться, самыхъ тонкихъ людей галло-римскаго племени. Въ немъ не было германскаго надувательства, грубой лжи, сопровождаемой громкимъ смѣхомъ³⁷; но нѣчто болѣе утонченное и вмѣстѣ с тѣмъ болѣе злое; духъ всеобъемлющей и нѣкоторымъ образомъ кочующей интриги, исходившей изъ конца въ конецъ всю Галлію. Никто не умѣлъ лучше этого Австразійца вовлечь другихъ въ опасное дѣло и во-вревя увернуться. Про него говорили, что онъ никогда не давалъ клятвы другу, не измѣнивъ ему тотчасъ же, отъ чего, вѣроятно, произошло и его германское прозваніе³⁸. Вмѣсто того, чтобы въ убѣжищѣ св. Мартина Турскаго вести обыкновенную жизнь знатнаго изгнанника, то-есть, проводить дни въ ѣдѣ и питьѣ, не занимаясь ни чѣмъ постороннимъ, герцогъ Гонтранъ былъ насторожѣ, зналъ всѣ новости и освѣдомлялся о малѣйшемъ происшествіи, стараясь употребить его въ свою пользу. Онъ узналъ такъ же скоро, какъ и достовѣрно, о несчастіяхъ Меровига, о насильственномъ постриженіи и заточеніи его въ монастырь Сен-Кале. Ему пришло на мысль соорудить на этомъ основаніи планъ собственнаго своего освобожденія, пригласить гильперикова сына раздѣлить его убѣжище и уговориться съ нимъ о средствахъ пробраться вдвоемъ въ Австразію. Гонтранъ Бозе надѣялся обезпечить вѣроятность удачи своего побѣга тѣми несравненно бòльшими средствами, которыя юный принцъ могъ найдти въ обаяніи своего сана и въ преданности своихъ друзей. Онъ повѣрилъ свой планъ и надежды дьячку франкскаго происхожденія, по имени Рикульфу, который, изъ пріязни къ нему, вызвался сходить въ Сен-Кале и увидѣться, если возможно, съ Меровигомъ³⁹.

Пока дьячокъ Рикульфъ шелъ къ городу Мансу, Гаиленъ, молодой франкскій воинъ, соединенный съ Меровигомъ узами подданства и братства по оружію, сторожилъ въ окрестностяхъ Сен-Кале прикрытіе, которое должно было сдать новаго затворника на руки его настоятелей и тюремщиковъ. Лишь-только оно показалось какъ толпа воиновъ ударила на него въ превосходномъ числѣ изъ засады, и, обративъ въ бѣгство, принудила оставить плѣнника, ввѣреннаго его присмотру⁴⁰. Освобожденный Меровигъ съ радостью сбросилъ съ себя поповское платье и замѣнилъ его воинственной одеждой своего племени: обувью, крестообразно привязанною къ ногамъ ремнями, узкой туникой съ короткими рукавами, едва доходившей до колѣнъ, и мѣховымъ кафтаномъ, сверхъ котораго шла перевязь съ привѣшеннымъ къ ней мечомъ⁴¹. Въ этомъ нарядѣ, не зная, гдѣ найдти совершенно безопасное мѣсто, Меровигъ встрѣченъ былъ посломъ Гонтрана Бозе. Предложеніе Рикульфа было принято безъ большихъ разсужденій, и сынъ Гильперика, окруженный на этотъ разъ своими друзьями, немедленно отправился по дорогѣ въ Туръ. Дорожный плащъ съ наглавникомъ, накинутымъ на голову, предохранялъ его отъ удивленія и насмѣшекъ, которыя могъ возбудить видъ остриженной головы на плечахъ воина. Прибывъ къ стѣнамъ Тура, онъ слѣзъ съ коня и, все еще закрывая плащемъ голову, отправился въ соборъ св. Мартина, гдѣ въ минуту всѣ двери были раскрыты⁴².

Тогда былъ торжественный праздникъ, и турскій епископъ, совершавшій службу, раздавалъ правовѣрнымъ причастіе въ двухъ видахъ. Хлѣбы, оставшіеся отъ освѣщенія евхаристіи, разложены были по престолу на покровѣ подлѣ большаго сосуда съ двумя ручками, заключавшаго въ себѣ вино. Обыкновенно, въ концѣ обѣдни, эти хлѣбы, не освященные, но просто благословенные священникомъ, изрѣзывались на части и раздавались присутствовавшимъ; это называлось раздавать эвлогіи. Всѣ предостоящіе, кромѣ отлученныхъ отъ церкви, получали свою часть отъ діаконовъ, подобно тому, какъ эвхаристію раздавалъ священникъ, или совершавшій службу епископъ⁴³. Обходя храмъ и раздавая каждому частицу священнаго хлѣба, діаконы св. Мартина увидѣли въ дверяхъ незнакомаго имъ человѣка, полузакрытое лицо котораго, казалось, обнаруживало желаніе не быть узнаннымъ; они недовѣрчиво прошли мимо и ничего ему не предложили.

Горячій отъ природы характеръ юнаго Меровига еще болѣе взволнованъ былъ заботами и утомленіемъ отъ дороги. Видя себя лишеннымъ милости, которой удостоились всѣ присутствовавшіе, онъ вспыхнулъ бѣшенымъ гнѣвомъ. Пройдя свкозь толпу, наполнявшую средину церкви, онъ проникъ до клироса, гдѣ находился Григорій съ другимъ епископомъ, Рагенемодомъ, Франком по происходенію, заступившимъ въ парижской епархіи св. Жерменя. Ставъ передъ амвономъ, на которомъ возсѣдалъ Григорій въ своемъ епископскомъ облаченіи, Меровигъ сказалъ ему грубымъ и повелительнымъ голосомъ: «Епископъ, отъ-чего не даютъ мнѣ эвлогіи, какъ другимъ правовѣрнымъ? Говори, развѣ я отлученъ отъ церкви?⁴⁴» Съ этими словами онъ отбросилъ назадъ наглавникъ своего плаща и открылъ взорамъ присутствующихъ лицо свое, раскраснѣвшееся отъ гнѣва и странную фигуру постриженнаго воина.

Турскій епископъ безъ труда узналъ старшаго изъ сыновей короля Гильперика, потому-что часто видалъ его прежде и зналъ уже всю его исторію. Юный бѣглецъ казался ему виновнымъ въ двойномъ нарушеніи церковныхъ законовъ: бракомъ въ запрещенной степени родства и отреченіемъ отъ священно-духовнаго чина, вины столь тяжкой, что строгіе казуисты называли ее отступничествомъ. Будучи явно уличенъ въ грѣхѣ своею мірской одеждой и вооруженіемъ, Меровигъ, не очистясь предварительно предъ духовнымъ судомъ, не могъ быть допущенъ къ пріобщениію ни освященнаго хлѣба и вина, ни даже хлѣба просто благословеннаго, бывшаго подобіемъ перваго. Епископъ Григорій такъ ему и отвѣтствовалъ съ обычнымъ своимъ спокойствіемъ и достоинствомъ. Но рѣчь его, важная и вмѣстѣ съ тѣмъ кроткая, только раздражила вспыльчивость юноши, который, забывъ всякую умѣренность и уваженіе къ святости мѣста, вскричалъ: «Ты не имѣешь права отрѣшать меня отъ христіанскаго причащенія безъ согласія твоихъ собратій епископовъ; если же ты по собственной своей власти лишаешь меня причастія, то я поступлю, какъ оглашенный, и кого-нибудь убью здѣсь⁴⁵». Слова эти, сказанныя, дикимъ голосомъ, ужаснули слушателей и произвели на епископа впечатленіе глубокой скорби. Опасаясь довесть до крайности этого молодаго варвара и накликать бѣду, онъ уступилъ необходимости, и, переговоривъ, для соблюденія, по-крайней-мѣрѣ, законныхъ формъ, съ своимъ парижскимъ собратомъ, приказалъ дать Меровигу требуемыя имъ эвлогіи⁴⁶.

Лишь-только сынъ Гильперика водворился въ оградѣ базилики св. Мартина вмѣстѣ съ Гаиленомъ, братомъ своимъ по оружію, съ молодыми сообщниками и множествомъ служителей, турскій епископъ поспѣшилъ исполнить нѣкоторыя предписанныя римскимъ закономъ Формальности, изъ которыхъ главнѣйшею для него было повѣщеніе ближайшаго судьи и гражданскихъ властей о прибытіи каждаго новаго изгнанника⁴⁷. Въ настоящемъ случаѣ, не было инаго судьи и другой власти кромѣ короля Гильперика; слѣдовательно, объявить должно было ему, стараясь притомъ смягчить уступчивостью горечь его негодованія. Діяконъ каѳедральной турской церкви отправился въ нейстрійскій королевскій городъ Суассонъ, съ порученіемъ донесть въ точности обо всемъ произошедшемъ. Товарищемъ его въ этомъ посольствѣ былъ родственникъ епископа, по имени Никита, ѣхавшій по частнымъ своим дѣламъ ко двору Гильперика⁴⁸.

Прибывъ въ суассонскій дворецъ, они были оба допущены къ королю и начали излагать причину своего путешествія, но вдругъ вошла Фредегонда и сказала: «Это лазутчики; они пришли сюда развѣдать, что дѣлаетъ король и потомъ пересказать Меровигу». Словъ этихъ было довольно, чтобы встревожить подозрительный духъ Гильперика: немедленно дано было приказаніе схватить Никиту и діакона, прибывшаго съ извѣстіями. У нихъ обобрали всѣ деньги, какія съ ними были, и отвели ихъ самихъ на край королевства, откуда оба они возвратились не ранѣе, какъ послѣ семимѣсячной ссылки⁴⁹. Пока съ посломъ и родственникомъ Григорія Турскаго обращались такъ жестоко, онъ самъ получилъ письмо отъ короля Гильперика въ слѣдующихъ выраженіяхъ: «Выгони отступника изъ своей базилики, или я всю страну предамъ на сожженіе». Епископ отвѣтствовалъ просто, что подобнаго дѣла никогда не было, даже при готскихъ короляхъ, которые были еретики, и что, слѣдовательно, оно не можетъ быть во времена истинной христіанской вѣры. Принужденный, послѣ такого отвѣта, перейти отъ угрозъ къ дѣйствію, Гильперикъ долго медлилъ, и только по настояніямъ Фредегонды, которую не пугало никакое святотатство, было рѣшено, что соберется войско и самъ король прійметъ надъ нимъ начальство и поведетъ его наказать городъ Туръ и взять силою убѣжище св. Мартина⁵⁰.

Узнавъ объ этихъ приготовленіяхъ, Меровигъ был объятъ ужасомъ, въ которомъ просвѣчивало религіозное чувство: «Оборони Богъ, чтобы святая базилика владыки моего, Мартина, потерпѣла какое набудь насиліе, или страна эта была разорена чрезъ меня!» Онъ хотѣлъ немедленно выѣхать съ Гонтраномъ Бозе и отправиться въ Австразію, гдѣ льстился надеждою найдти убѣжище, спокойствіе, богатство и всѣ наслажденія власти. Но еще ничего не было готово для такого дальняго путешествія. У нихъ не было ни довольно людей съ собою, ни прочныхъ связей въ королевствѣ. Гонтранъ признавалъ лучшимъ выждать и не бросаться изъ огня въ полымя⁵¹. Неспособный на что либо отважиться безъ содѣйствія новаго своего друга, юный принцъ искалъ врачеваній отъ своего безпокойства въ ревностномъ богомоліи не совсѣмъ ему свойственномъ. Онъ рѣшился провести цѣлую ночь за молитвой въ алтарѣ базилики и, взявъ съ собою самыя драгоцѣнныя свои вещи, возложилъ ихъ, какъ приношеніе, на гробницу св. Мартина; потомъ ставъ на колѣни у гроба, молилъ святаго снизойдти къ нему на помощь, помиловать его и устроить такъ, чтобы ему какъ можно скорѣе возвращена была свобода и чтобы онъ сдѣлался со временемъ королемъ⁵².

Эти два желанія ничего не значили Мировигу одно безъ другаго, а послѣднее, по-видимому, играло довольно значительную роль въ бесѣдахъ его съ Гонтраномъ Бозе и въ предположеніяхъ обоихъ. Гонтранъ, вполнѣ полагаясь на изворотливость своего ума, рѣдко призывалъ помощь святыхъ, но въ замѣнъ того прибѣгалъ къ гадальщикамъ, желая оправдать ихъ знаніями вѣрность своихъ соображеній. Оставив Меровига молиться, онъ послалъ слугу къ одной женщинѣ, по его словамъ весьма искусной, предсказывавшей ему, между прочимъ, годъ, день и часъ кончины короля Гариберта⁵³. На вопросъ, сдѣланный отъ имени герцога Гонтрана о томъ, какая судьба ожидаетъ его и сына Гильперика, колдунья, вѣроятно, хорошо знавшая ихъ обоихъ, дала слѣдующій отвѣтъ, относившійся къ самому Гонтрану: «Король Гильперикъ умретъ чрезъ годъ, и Меровигъ, одинъ изъ всѣхъ своихъ братьевъ, сдѣлается королемъ; ты, Гонтранъ, пять лѣтъ будѣшь герцогомъ всего королевство; на шестой, по милости народа, получишь епископское званіе въ городѣ, лежащемъ на лѣвомъ берегу Луары, и наконецъ отойдешь отъ міра сего, престарѣлый и по долгихъ дняхъ⁵⁴».

Гонтранъ Бозе, всю жизнь свою дурачившій другихъ, самъ былъ дураченъ плутовствомъ колдуновъ и гадальщицъ. Онъ очень былъ обрадованъ такимъ предсказаніемъ, нелѣпымъ, но безъ всякаго сомнѣнія согласнымъ съ его честолюбивыми мечтами и сокровенными желаніями. Полагая, что городъ, такъ неопредѣленно указанный, былъ не иной какъ Туръ, и мысленно воображая себя уже преемникомъ Григорія на епископскомъ престолѣ, онъ не преминулъ сообщить ему, съ лукавымъ самодовольствомъ, о своемъ будущемъ счастіи, ибо титулъ епископа былъ очень лестенъ для вождей варваровъ. Григорій только что пришелъ въ базилику св. Мартина, для служенія всенощной, когда австразійскій герцогъ повѣрилъ ему свою странную тайну, какъ человѣкъ, вполнѣ убежденный въ непреложныхъ знаніяхъ пророчицы. Епископъ ему отвѣчалъ: «О подобныхъ вещахъ слѣдуетъ вопрошать «Господа Бога», и не могъ воздержаться отъ смѣха⁵⁵. Но такая суетность, столь же безумная, какъ и ненасытная, навела его на печальныя мысли о людяхъ и слабостяхъ того времени. Грустныя размышленія занимали его во время пѣнія псалмовъ, и когда, послѣ всенощной, пожелавъ отдохнуть, онъ легъ на кровать въ особой комнатѣ подлѣ церкви, его какъ-будто преслѣдовали до-тѣхъ-поръ, пока онъ не позабылся сномъ, всѣ тѣ бѣдствія, которыя онъ предвидѣлъ, но отклонить былъ не въ силахъ, всѣ преступленія, которыхъ, казалось, храмъ этотъ будет позорищемъ въ противоестественной борьбѣ, возгорѣвшейся между отцомъ и сыномъ. Во время сна, тѣ же мысли, облеченныя въ страшные образы, снова ему предстали. Онъ видѣлъ ангела, парящаго надъ базиликой и взывающаго унылымъ голосомъ: «Горе! Горе! Богъ поразилъ Гильперика и всѣхъ его сыновей! Никто изъ нихъ не переживетъ его и не наслѣдуетъ его царства⁵⁶». Сонъ этотъ показался Григорію откровеніем будущаго, болѣе достойнымъ вѣры, нежели всѣ чары и отвѣты гадателей.

Меровигъ, вѣтренный и легкомысленный, вскорѣ предался развлеченіямъ, болѣе согласнымъ съ его буйными привычками, нежели бдѣніе и молитвы при гробѣ святыхъ. По закону, ограждавшему неприкосновенность священныхъ убѣжищъ, заключеннымъ предоставлялась полная свобода доставать себѣ всякаго рода припасы, дабы гонители не могли одолѣть ихъ голодомъ. Сами священнослужители базилики св. Мартина снабжали жизненными потребностями своихъ бѣдныхъ гостей, не имѣвшихъ прислуги. Богатымъ прислуживали то собственные ихъ люди, пользовавшіеся правомъ свободнаго входа и выхода, то посторонніе мужчины и женщины, присутствіе которыхъ часто давало поводъ къ безпорядкамъ и соблазну. Дворъ ограды и паперть базилики были во всякій часъ полны занятою толпою или праздными и любопытными. Въ обѣденный часъ, шумъ пировъ, заглушавшій иногда молитвенное пѣніе, нерѣдко смущалъ священниковъ на ихъ скамьяхъ и иноковъ въ тишинѣ ихъ келлій. Иногда собесѣдники, отуманенные виномъ, доходили въ ссорахъ до драки и тогда кровавыя сцены совершались у дверей и даже внутри самаго храма⁵⁷.

Если пиры, въ которыхъ Меровигъ искалъ развлеченія съ своими товарищами, и не влекли за собою подобныхъ безпорядковъ, то на нихъ не было недостатка въ шумномъ веселіи; громкій хохотъ и грубыя шутки большею частію на счетъ Гильперика и Фредегонды, раздавались по залѣ. Меровигъ не щадилъ ни того, ни другой, разсказывалъ о преступленіяхъ своего отца и распутствахъ мачихи; называлъ Фредегонду непотребной блудницей, а Гильперика слабоумнымъ мужемъ, гонителемъ собственныхъ дѣтей своихъ. «Хотя въ этомъ было много правды», говоритъ современный историкъ: «однако я думаю, не было угодно Богу, чтобы сынъ разглашалъ такія вещи⁵⁸». Историкъ этотъ, самъ Григорій Турскій, приглашенный однажды къ столу Меровига, собственными ушами слышалъ соблазнительныя рѣчи юноши. Послѣ обѣда, Меровигъ, оставшись съ благочестивымъ своимъ гостемъ наединѣ, впалъ въ набожное расположеніе духа и просилъ епископа прочесть ему что-нибудь для душевнаго назиданія. Григорій взялъ книгу Соломона и открывъ на удачу, попалъ на слѣдующій стихъ: «Око, ругающееся отцу, да исторгнутъ его вранове отъ дебрія и да снѣдятъ его птенцы орли⁵⁹». Это мѣсто, встрѣтившееся такъ кстати, было признано епископомъ за второе предзнаменованіе, не менѣе перваго грозное⁶⁶⁰.

Между-тѣмъ, Фредегонда, болѣе ожесточенная въ своей враждѣ и болѣе дѣятельная, нежели мужъ ея, рѣшилась упредить готовившійся походъ и умертвить Меровига, вовлекши его въ засаду. Турскій графъ, Левдастъ, искавшій королевскихъ милостей и, кромѣ того, желавшій отмстить за прошлогодній грабежъ своего дома, охотно вызвался исполнить это убійство. Разсчитывая на оплошность Меровига, онъ пробовалъ разныя хитрости, чтобъ выманить его изъ-за предѣловъ, куда не простирались права неприкосновенности; но не успѣлъ въ томъ. Съ досады, или для раздраженія юноши до такой степени, чтобъ онъ забылъ всякую осторожность, Левдастъ напалъ съ оружіемъ въ городскихъ улицахъ на его служителей⁶¹. Они большею частію были перебыты, и Меровигъ, объятый гнѣвомъ при этомъ извѣстіи, какъ разъ очертя голову попалъ бы въ свѣтъ, еслибы не остановилъ его осторожный Гонтранъ. Такъ-какъ онъ горячился безъ мѣры, говоря, что не найдетъ покоя, пока кровавымъ возмездіемъ не накажетъ угодника Фредегонды, то Гонтранъ присовѣтовалъ ему обратить мщеніе свое туда, гдѣ опасность была ничтожна, а выгода значительна, и отплатить обиду не Левдасту, который былъ остороженъ, а кому-либо другомуъ изъ друзей короля Гильперика, или изъ близкихъ къ его дому⁶².

Марилейфъ, первый врачъ короля, человѣкъ весьма богатый и не очень воинственный, находился тогда въ Турѣ, проѣздомъ изъ Суассона въ Пуатье, родной его городъ. Съ нимъ было мало народу, но много пожитковъ, и молодымъ воинамъ, товарищамъ Меровига, не было ничего легче, какъ схватить Марилейфа въ его гостинницѣ. Они дѣйствительно вошли туда внезапно и жестоко избили миролюбиваго врача, который, по счастію, успѣлъ убѣжать и скрыться, почти нагой, въ соборѣ, оставивъ во власти грабителей свое золото, серебро и прочіе пожитки⁶³. Сынъ Гильперика нашелъ, что вся эта пожива недурна, и довольный продѣлкою, которую съигралъ съ своимъ отцомъ, счелъ себя достаточно отомщеннымъ и хотѣлъ явить милосердіе. По просьбѣ епископа, онъ приказалъ объявить бѣдному Марилейфу, не дерзавшему выйдти изъ своего убѣжища, что онъ можетъ свободно продолжать путь⁶⁴. Но въ то самое время, когда Меровигъ такъ былъ доволенъ, что имѣетъ своимъ товарищемъ и сердечнымъ другомъ такого догадливаго человѣка какъ Гонтранъ Бозе, послѣдній не поколебался продать услуги свои смертельной непріятельницѣ безразсуднаго юноши, слѣпо ему довѣрявшагося.

Вовсе не раздѣляя вражды, которую король Гильперикъ питалъ къ Гонтрану за смерть Теодеберта, Фредегонда была благодарна за это убійство, освободившее ее отъ одного изъ пасынковъ, чего она желала и въ отношеніи двухъ остальныхъ. Ея благорасположеніе къ австразійскому герцогу еще болѣе усилилось, когда она усмотрѣла возможность сдѣлать его орудіемъ гибели Меровига. Гонтранъ Бозе неохотно брался за опасное порученіе; но неудачныя попытки графа Левдаста, болѣе крутаго, нежели искуснаго, склонили королеву обратить взоры на человѣка, который могъ своеручно не совершить, а обезпечить своею хитростію вѣрное исполненіе задуманнаго ею убійства. Она послала къ Гонтрану вѣрнаго человѣка, который передалъ ему отъ ея имени слѣдующее предложеніе: «Если ты успѣешь выманить Меровига изъ базилики за тѣмъ, чтобъ его умертвили, то я дамъ тебѣ богатый подарокъ⁶⁵». Гонтранъ Бозе съ радостію принялъ вызовъ. Увѣренный, что хитрая Фредегонда приняла уже съ своей стороны всѣ надлежащія мѣры, и что подосланные убійцы стерегутъ окрестности Тура, онъ пошелъ къ Меровигу и сказалъ ему съ самымъ веселымъ видомъ: «Что мы ведемъ здѣсь лѣнивую и бездушную жизнь и прячемся вкругъ этой базилики, будто запуганные? Велимъ привесть нашихъ коней, возьмемъ съ собою соколовъ и собакъ, и поѣдемъ на охоту промяться, подышать чистымъ воздухомъ и насладиться прекрасными видами⁶⁶».

Необходимость простора и свѣжаго воздуха, которую такъ сильно ощущаютъ узники, была по сердцу Меровигу, а сговорчивость характера побудила одобрить безъ дальнихъ разсужденій все, чтò предлагалъ другъ его. Онъ съ пылкостью своего возраста принялъ заманчивое предложеніе. Тотчасъ же на дворъ базилики привели лошадей и оба узника вышли въ полномъ охотничьемъ уборѣ, съ соколами на рукѣ, въ сопровожденіи своихъ слугъ и собакъ на сворѣ. Мѣстомъ прогулки избрано было помѣстье, принадлежавшее турской церкви и расположенное въ селеніи Іокундіакумъ, (Jocundiacum), нынѣ Жуэ (Jouay), недалеко отъ города. Они провели такимъ образомъ цѣлый день, охотясь вмѣстѣ. Гонтранъ не обнаружилъ ни малѣйшаго признака безпокойства и, казалось думалъ только о томъ, кàкъ бы лучше повеселиться. То, чего ждалъ онъ, не случилось: ни въ-продолженіи прогулки, ни на обратномъ пути не являлось никакой вооруженной шайки, которая напала бы на Меровига, отъ-того ли, что лазутчики Фредегонды еще не прибыли въ Туръ, или потому-что приказанія ея были дурно исполнены. Меровигъ благополучно вступилъ въ ограду, служившую ему убѣжищемъ, довольный кратковременною своею свободой, и ни мало не подозрѣвая того, что ему угрожала погибель отъ самой гнусной измѣны⁶⁷.

Войско, назначенное въ походъ на Туръ, было готово; но когда пришло время выступать, то Гильперикъ вдругъ сдѣлался нерѣшительнымъ и богобоязненнымъ. Ему хотѣлось знать, какъ великъ былъ въ ту минуту гнѣвъ св. Мартина противъ нарушителей его правъ, и былъ ли святой исповѣдникъ въ милостивомъ или въ сердитомъ расположеніи духа? Какъ никто въ мірѣ не могъ доставить о томъ ни малѣйшаго свѣдѣнія, то королю пришла въ голову странная мысль отнеститьс письменно прямо къ святому, и просить у него точнаго и положительнаго отвѣта. Онъ написалъ письмо, въ которомъ, какъ-будто въ тяжебномъ дѣлѣ, наложилъ отцовскія жалобы на убійцу сына своего Теодеберта и призывалъ этого великаго преступника на судъ святаго. Прошенія заключалось слѣдующимъ рѣшительнымъ вопросомъ: «Можно ли мнѣ или нѣтъ выгнать Гонтрана изъ базилики⁶⁸»? Еще страннѣе было то, что подъ этой выдумкой скрывалась хитрость, и что король Гильперикъ хотѣлъ надуть своего небеснаго корреспондента, намѣреваясь, если ему будетъ разрѣшено разсчитаться съ Гонтраномъ, овладѣть тѣмъ же путемъ и Меровигомъ, имя котораго онъ умолчалъ изъ боязни прогнѣвить святаго. Это удивительное посланіе было принесено въ Туръ писцомъ франкскаго происхожденія, по имени Бодегизелемъ, который положилъ его на гробницу св. Мартина и помѣстилъ рядомъ бѣлый листъ бумаги, дабы святой могъ написать свой отвѣтъ. Чрезъ три дня посланный пришелъ къ надгробному памятнику и, найдя положенный бѣлый листъ въ прежнемъ видѣ, безъ малѣйшаго признака писанія, возвратился къ королю Гильперику, разсудивъ, что св. Мартинъ отказался отъ объясненія⁶⁹.

Король пуще всего боялся, чтобы Меровигъ не отправился въ Австразію къ Брунегильдѣ и съ помощію ея совѣтовъ и денегъ не успѣлъ составить себѣ многочисленной партіи между нейстрійскими Франками. Это опасеніе превозмогло въ умѣ Гильперика даже ненависть его къ Гонтрану Бозе, которому король соглашался простить, лишь бы онъ ни въ чемъ не содѣйствовалъ отъѣзду своего товарища заточенія.

Это породило новый планъ, въ которомъ Гильперикъ опять обнаружилъ прежнее свое грубое и опасливое лукавство. Планъ этотъ заключался въ томъ, чтобы выманить у Гонтрана, безъ котораго Меровигъ, ненаходчивый и нерѣшительный, не могъ бы отважиться на побѣгъ, клятвенное обѣщаніе не выходить изъ базилики, не предувѣдомивъ о томъ короля. Король Гильперикъ надѣялся такитъ образомъ получить извѣстіе заблаговременно, возможность пресѣчь сообщенія между Туромъ и австразійскою границей. Онъ послалъ лазутчиковъ переговорить тайно съ Гонтраномъ, который, съ своей стороны, не отступился отъ борьбы коварства съ коварствомъ. Не слишкомъ довѣряя примирительнымъ словамъ Гильперика, но между-тѣмъ предусматривая въ томъ послѣднюю возможность спасенія, если не удадутся другія, онъ далъ потребованную отъ него клятву и присягнулъ въ самомъ алтарѣ базилики, коснувшись рукою шелковаго покрова на главномъ престолѣ⁷⁰. Послѣ чего онъ съ величайшею тайной и такъ же дѣятельно, какъ и прежде, продолжалъ готовиться къ внезапному побѣгу.

Послѣ того счастливаго случая, когда деньги врача Марилейфа попали въ руки узниковъ, приготовленія эти шли поспѣшно. Удалые витязи, особый разрядъ людей, образовавшійся послѣ завоеванія, толпами вызывались въ провожатые; число ихъ вскорѣ возрасло до пятисотъ. Съ такою силой побѣгъ былъ нетруденъ и прибытіе въ Австразію казалось весьма вѣроятнымъ. Гонтранъ Бозе не находилъ болѣе причинъ медлить, и вопреки своей клятвѣ, не давая знать королю, объявилъ Меровигу, что пора подумать объ отъѣзде. Меровигъ, слабый и нерѣшительный, пока его не возбуждали страсти, колебался, когда предстояло отважиться на это опасное предпріятіе и снова впалъ въ безпокойство. — «Но развѣ намъ неблагопріятны», —  спросилъ его Гонтранъ: «предсказанія гадальщицы»? Юный принцъ не успокоился и для разсѣянія своихъ печальныхъ предчувствій пожелалъ справиться съ лучшимъ источникомъ о своемъ будущемъ⁷¹.

Тогда существовалъ способъ духовнаго гаданія, запрещенный соборами, но не смотря на то употреблявшійся въ Галліи самыми умными и просвѣщенными людьми. Меровигъ рѣшился къ нему прибѣгнуть. Онъ пошелъ въ придѣлъ, гдѣ стояла гробница святаго Мартина и положилъ на гробъ три священныя книги: Книгу Царствъ, Псалтыръ и Евангеліе. Цѣлую ночь молилъ онъ Бога и святаго исповѣдника повѣдать ему то, что сбудется, и можетъ ли онъ надѣяться получить королевство своего отца⁷²? Послѣ того онъ цѣлые три дня постился, и на четвертый, снова прійдя къ гробницѣ, раскрылъ одну за другою три книги. Сперва онъ поспѣшилъ вопросить Книгу Царствъ, и попалъ на страницу, въ началѣ которой былъ слѣдующій стихъ: «Понеже оставиша Господа Бога своего и пріяша боги чуждыя, сего ради наведе на ня Господь зло сие⁷³». Раскрывъ Псалтырь, онъ нашелъ слѣдующее: «Обаче за льщенія ихъ положилъ еси имъ злая, низложилъ еси я, внѣгда разгордѣшася. Како быша въ запустѣніе⁷⁴!» Наконецъ, въ Евангеліи прочелъ такой стихъ: «Вѣсте, яко по двою дню пасха будетъ и сынъ человѣческій преданъ будетъ на пропятіе⁷⁵». Тому, кто въ каждомъ изъ этихъ словъ думалъ читать отвѣтъ самого Бога, нельзя было вообразить ничего зловѣщѣе; тутъ было чѣмъ поколебать душу даже посильнѣе, чѣмъ Гильперика сына. Онъ былъ словно подавленъ подъ гнетомъ этой тройной угрозы: измѣны, погибели и страшной смерти, и долго плакалъ горючими слезами у гробницы св. Мартина⁷⁶.

Гонтранъ Бозе, твердо вѣрившій въ свое пророчество и притомъ не видѣвшій никакого повода къ опасенію собственно за себя, продолжалъ настаивать. При помощи того, можно сказать, магнетическаго вліянія, которое рѣшительные умы оказываютъ на слабые и раздражительные характеры, онъ такъ хорошо подкрѣпилъ бодрость своего юнаго товарища, что отъѣздъ послѣдовалъ безъ всякаго отлагательства, и Меровгиъ сѣлъ на коня съ видомъ спокойнымъ и самоувѣреннымъ. За то Гонтрану, въ это рѣшительное мгновеніе, предстояло испытаніе другаго рода: онъ разлучался съ двумя дочерьми, укрывшимися вмѣстѣ съ собою, тсрашась опасностей такого дальняго переѣзда. Не смотря на свой глубокій эгоизмъ и неисправимое коварство, нельзя было сказать, чтобы онъ совершенно былъ лишенъ добрыхъ качествъ, и въ числѣ столькихъ пороковъ въ немъ было по-крайней-мѣрѣ одна добродѣтель-отцовская привязанность⁷⁷. Присутствіе дочерей его было ему въ высочайшей степени драгоцѣнно. Для посѣщенія ихъ, когда онѣ бывали вдали отъ него, онъ не колебался жертвовать собою; и если нужно было предохранить ихъ отъ какой-либо опасности, онъ становился задорнымъ и смѣлымъ до дерзости. Принужденный оставить ихъ въ убѣжищѣ, неприкосновенность котораго король Гильперикъ, въ гнѣвѣ своемъ, могъ бы не уважить, Гонтранъ далъ себѣ слово за ними возвратиться и съ этой благой мыслію, единственной, какая могла зародиться въ умѣ его, онъ переступилъ завѣтный предѣлъ и поскакалъ рядомъ с Меровигомъ⁷⁸.

Обоимъ бѣглецамъ сопутствовало около шести сотъ всадниковъ, набранныхъ, по всей вѣроятности, изъ удальцовъ и бродягъ, Франковъ и Галловъ. Слѣдуя съ юга на сѣверъ, вдоль по лѣвому берегу Луары, они ѣхали въ добромъ порядкѣ черезъ земли короля Гонтрана. Близь Орлеана они свернули къ востоку, дабы не проѣзжать по королевству Гильперика, и безпрепятственно достигли окрестностей города Оксерра. Но здѣсь счастіе имъ измѣнило. Эрнъ, или Эрноальдъ, графъ этого города, отказался пропустить ихъ, потому ли, что король Гильперикъ просилъ его дружескаго содѣйствія, или по собственному своему побужденію, желая упрочить миръ между обоими королевствами. Отказъ этотъ, кажется, послужилъ поводомъ къ битвѣ, къ которой дружина двухъ изгнанниковъ была совершенно разсѣяна. Меровигъ, вѣроятно, забывшій въ гнѣвѣ своемъ осторожность, попался къ руки графа Эрноальда, но Гонтранъ, всегда умѣвшій ускользнуть, отступилъ съ остатками своего небольшого войска⁷⁹.

Не отваживаясь идти къ сѣверу, онъ рѣшился вернуться и достигнуть какого нибудь аквитанскаго города, принадлежавшаго Австразійскому Королевству. Окрестности Тура были для него чрезвычайно опасны; онъ долженъ былъ остерегаться, чтобы слухъ о его побѣгѣ не заставилъ Гильперика двинуть войска и наполнить городъ воинами. Но все ето благоразуміе не устояло передъ отцовскою любовью. Вмѣсто того, чтобы съ своею малочисленною и плохо вооруженною толпой обойдти городъ полемъ, онъ пошелъ прямо къ базиликѣ св. Мартина. Она была охраняема, но онъ ворвался силой и тотчасъ же вышелъ, уведя съ собою обѣихъ дочерей, которыхъ хотѣлъ укрыть въ безопасномъ мѣстѣ, внѣ гильперикова королевства. Послѣ такого смѣлаго подвига, Гонтранъ отправился въ Пуатье, снова сдѣлавшійся австразійскимъ послѣ побѣды Муммола. Доѣхавъ туда благополучно, онъ помѣстилъ двухъ своихъ спутницъ въ базилику св. Иларія, и тамъ ихъ оставилъ, чтобъ посмотрѣть что дѣлается въ Австразіи⁸⁰. Опасаясь вторичнаго несчастія, онъ на этотъ разъ сдѣлалъ длинный объѣздъ и направилъ путь свой къ сѣверу чрезъ Лимузенъ, Овернъ, и по дорогѣ изъ Ліона въ Мецъ.

Прежде нежели графъ Эрноальдъ могъ извѣстить короля Гонтрана и испросить приказаній его на счетъ плѣнника, Меровигъ успѣлъ уже убѣжать изъ заключенія. Онъ скрылся въ главной оксеррской церкви, построенной во имя св. Жерменя, апостола Бретоновъ, и подъ защитой права неприкосновенности безопасно тамъ водворился, точно такъ же какъ въ Турѣ⁸¹. Вѣсть о его побѣге пришла къ королю Гонтрану почти въ одно время съ извѣстіемъ о его задержаніи. Этого было болѣе нежели сколько нужно для крайней досады робкому и миролюбивому королю, котораго главное стараніе было отдалять отъ себя всякіе ссоры, какія могли вокругъ его возникнуть. Онъ боялся, чтобы пребываніе Меровига въ королевствѣ не вовлекло его въ большіе хлопоты, и желалъ одного изъ двухъ, или чтобы сыну Гильперика дали свободный пропускъ, или содержали его подъ надежной стражей. Обвиняя Эрноальда въ одно и то же время и за излишнее усердіе и за оплошность, онъ немедленно призвалъ его къ себѣ, и когда графъ хотѣлъ отвѣчать и оправдать свое поведеніе, то король прервалъ его словами: «Ты задержалъ того, кого братъ мой называетъ своимъ врагомъ; но если намѣреніе твое было твердо, то тебѣ слѣдовало тотчасъ же привѣсть плѣнника ко мнѣ; если же нѣтъ, то не должно было трогать человѣка, котораго ты не хотѣлъ уберечь⁸²».

Двусмысленное выраженіе этихъ упрековъ доказывало въ королѣ Гонтранѣ столько же отвращенія отъ преслѣдованія сына, сколько и боязни поссориться съ отцомъ. Онъ подвергъ графа Эрноальда всей тягости своей опалы и не довольствуясь отрѣшеніемъ его отъ должности, осудилъ сверхъ того на пеню въ семь сотъ золотыхъ монетъ⁸³. Кажется, что не смотря на посланія и убѣдительныя просьбы Гильперика, Гонтранъ  не предпринялъ никакихъ насильственныхъ мѣръ для изгнанія бѣглеца изъ новаго убѣжища, а, напротивъ того, безъ огласки и сохраняя приличіе, дѣйствовалъ подъ рукою такъ, что Меровигъ скоро нашелъ случай убѣжать и продолжать свое странствованіе. Дѣствительно, послѣ двухъ-мѣсячнаго пребыванія въ оксеррской базиликѣ, юный принцъ уѣхалъ въ сопровожденіи своего вѣрнаго Гаилена, и на этотъ разъ дороги были ему открыты. Онъ наконецъ вступилъ въ австразійскую землю, гдѣ надѣялся найди спокойствіе, друзей, супружеское счастіе и всѣ почести, нераздѣльныя съ званіемъ мужа королевы; но гдѣ ожидали его лишь новыя неудачи и несчастія, которымъ суждено было кончиться только съ его жизнію⁸⁴.

Австразійское королевство, управляемое отъ имени ребенка, совѣтомъ владѣтелей и епископовъ, было въ то время позорищемъ безпрестанныхъ смутъ и страшныхъ раздоров. Отсутствіе всякой законной узды и своеволіе личнаго произвола чувствовались тамъ сильнѣе, нежели въ какой-либо другой части Галліи. Въ этомъ отношеніи, не было никакого ни племеннаго, ни государственнаго различія; варвары или Римляне, духовные или вожди дружинъ, всѣ, кто только считалъ себя сильнымъ властію или богатствомъ, стремились превзойдти другъ друга въ буйствѣ и честолюбіи. Раздѣленные на враждебная стороны, они сходились только въ одномъ, — въ неистовой ненависти къ Брунегильдѣ, которую хотѣли лишить всякаго вліянія на правленіе ея сына. Главными начальниками этой страшной аристократіи были реймсскій епископъ Эгидій, явно подкупленный нейстрійскимъ королемъ, и герцогъ Раукингъ, богатѣйшій изъ Австразійцевъ, характеръ типическій, если можно такъ выразиться, творившій зло изъ наслажденія, тогда какъ другіе варвары творили его въ порывѣ страсти или изъ корыстныхъ видовъ⁸⁵.  Про него разсказывали жестокости истинно баснословныя, подобныя тѣмъ, какія народное преданіе приписываетъ нѣкоторымъ владѣтелямъ зàмковъ феодальнаго времени, воспоминаніе о которомъ живетъ въ развалинахъ ихъ башенъ. Когда онъ ужиналъ, освѣщаемый рабомъ, державшимъ въ рукѣ восковой свѣтильникъ, — одною изъ любимѣйшихъ забавъ его было заставлять бѣднаго раба гасить огонь голыми ногами, потомъ зажигать его и снова гасить нѣсколько разъ тѣмъ же порядкомъ. Чѣмъ сильнѣе была обжога, тѣмъ больше тѣшился герцогъ Раукингъ и хохоталъ надъ кривляньями бѣдняка, подвергнутаго такой пыткѣ⁸⁶. Онъ велѣлъ похоронить живьемъ, въ одну и ту же могилу, двухъ своихъ поселянъ, юношу и молодую дѣвушку, виновныхъ въ томъ, что они вступили въ бракъ безъ его согласія; по просьбѣ священника, онъ поклялся не разлучать ихъ. «Я сдержалъ мою клятву», говорилъ онъ со звѣрскимъ смѣхомъ: «они навѣки вмѣстѣ⁸⁷».

Этотъ ужасный человѣкъ, котораго дерзость съ королевою Брунегильдою превосходила всякую мѣру, а поступки постоянно были мятежные, имѣлъ обыкновенными своими спутниками Бертефреда и Урсіо, одного родомъ Германца, а другаго сына Галло-Римлянина, но глубоко проникнутаго грубостью и буйствомъ германскихъ нравовъ. Въ дикомъ сопротивленіи своемъ они оскорбляли не только королеву, но всякаго, кто старался сойдтись съ нею для сохраненія мира и общественнаго порядка. Они особенно недовольны были Римляниномъ Волкомъ (Lupus), герцогомъ Шампаніи, или реймсской равнины, правителемъ строгимъ и бдительнымъ, напитаннымъ древними преданіями о правленіи императоровъ⁸⁸. Шайка герцога Раукинга почти ежедневно разоряла помѣстья Волка, грабила тамъ домы и подвергала жизнь его опасности. Однажды Урсіо и Бертефредъ напали на него самого и на людей его съ толпою всадниковъ почти у воротъ дворца, гдѣ жилъ юный король съ своею матерью. Послышавъ тревогу, прибѣжала Брунегильда и, смѣло бросясь въ средину между вооруженныхъ всадниковъ, закричала вождю зачинщиковъ: «Зачѣмъ трогать невиннаго? Не дѣлайте этого грѣха, не начинайте бытвы, которая погубитъ нашу землю!» — «Жена», — отвѣчалъ ей Урсіо съ выраженіемъ суровой гордости: — «удались! Доволно было съ тебя властвовать при жизни твоего мужа; теперь царствуетъ сынъ твой, и не твои, а наши попеченія хранятъ безопасность королевства. Удались же, или мы растопчемъ тебя подъ копытами коней⁸⁹».

Такое положеніе дѣлъ въ Австразіи плохо соотвѣствовало надеждамъ, которыми ласкался Меровигъ. Очарованіе его было непродолжительно. Только-что прибылъ онъ въ Мецъ, столицу королевства, какъ получилъ отъ правительствующаго совѣта приказаніе немедленно удалиться. Хотя бы даже имѣлъ позволеніе войдти въ городъ. Честолюбивые вожди, считавшіе Брунегильду чужестранкою безъ всякихъ правъ и власти, не могли сносить присутствія мужа королевы, которой опасались не смотря на притворное къ ней прѣзрѣніе. Чѣмъ болѣе она настаивала и просила, чтобы Меровигъ принятъ былъ гостепріимно и могъ спокойно жить съ нею, тѣмъ суровѣе и непреклоннѣе были тѣ которые властвовали именемъ малолѣтняго короля. Они представили опасеніе разрыва съ нейстрійскимъ королемъ, воспользовались этимъ предлогомъ, и все снисхожденіе, оказанное ими королевѣ, ограничилось тѣмъ, что сынъ Гильперика былъ просто удаленъ, непретерпѣвъ никакого насилія и не бывъ преданъ отцу⁹⁰.

Лишенный послѣдней надежды на пріютъ, Меровигъ возвратился тѣмъ же путемъ, по которому прибылъ; но не вступая въ предѣлы гонтранова королевства, свернулъ съ большой дороги и бродилъ изъ селенія въ селеніе по реймсской равнинѣ. Онъ пустился на удачу; ночью шелъ, а днемъ скрывался, избѣгая въ особенности встрѣчъ съ людьми высокаго званія, которые могли его узнать, опасаясь измѣны, подвергаясь всякаго рода лишеніямъ, и не имѣя впереди ничего, кромѣ желанія снова добраться до убѣжища св. Мартина Турскаго. Лишь-только слѣдъ его былъ потерянъ, стали догадываться, что онъ рѣшился на послѣднее, и слухъ о томъ проникъ до Нейстріи⁹¹.

По этимъ слухамъ король Гильперикъ тотчасъ же приказалъ своему войску вступить для занятія города Тура и охраненія обители св. Мартина. Войска, пришедши въ турскую область, начало грабить, разорять и даже жечь весь край, не щада церковныхъ имуществъ. — Хищенія всякаго рода совѣршались въ стѣнахъ обители, гдѣ помѣщалась часть войска; часовые разставлены были у всѣхъ выходовъ базилики. — Днемъ и ночью всѣ двери были заперти, кромѣ одной, въ которую имѣли позволеніе входить немногіе церковнослужители для священнодѣйствія; народъ былъ изгнанъ изъ храма и лишенъ божественной службы⁹². Пока исполнялись эти распоряженія, имѣвшія цѣлію отрѣзать бѣглецу обратый путь, король Гильперикъ, вѣроятно съ согласія автсразійскихъ владѣльцевъ, перешелъ съ войскомъ чрезъ границу и обшарилъ всю мѣстность, гдѣ только возможно было укрыться Меровигу. Обойденный со всѣхъ сторонъ, какъ пушный звѣрь, за которымъ гоняются охотники, юноша успѣлъ однако ускользнуть отъ поисковъ своего отца, благодаря состраданію чернаго народа франкскаго и римскаго происхожденія, на который только и могъ положиться. Изъѣздивъ напрасно всю страну и пройдя вдоль по Арденскому Лѣсу, Гильперикъ возвратился въ свое королевство, не безъ того, чтобы предводимое имъ въ этомъ объѣздѣ войско не причинило жителямъ какого-либо насилія⁹³.

Пока Меровигъ вынужденъ былъ вести жизнь изгнанника и скитальца, старый товарищъ его, Гонтранъ Бозе, возвращаясь изъ Пуатье, прибылъ въ Австразію. Въ этомъ королевствѣ онъ былъ единственный, нѣсколько занчительный человѣкъ, у котораго сынъ Гильперика могъ просить помощи, и Гонтранъ безъ сомнѣнія не замедлилъ узнать убѣжище и всѣ тайны несчастнаго бѣглеца. Такое безнадежное положеніе представляло Гонтрану двоякій выборъ: или тягостную преданность, или выгоды предательства. Въ подобныхъ случаяхъ онъ не привыкъ колебаться и склонился на последнѣе. По-крайней-мѣре, такого было общее мнѣніе; ибо Гонтранъ, по обыкновенію, не вмѣшался открыто, но дѣйствовал подъ рукою, поступая такъ двулично, что въ случаѣ неудачи заговора могъ положительно отъ него отречься. — Королева Фредегода, не упускавшая случая дѣйствовать отъ себя, лишь-только хитрости ея мужа, какъ нерѣдко бывало, не удавались, видя неудачу поисковъ за Меровингомъ, рѣшилась прибѣгнуть къ другимъ средствамъ, не столь громкимъ, но болѣе вѣрнымъ. Она сообщила предположенія свои Эгидію, реймсскому епископу, бывшему съ нею въ дружественныхъ сношеніяхъ по политическимъ кознямъ; чрезъ его посредничество снова сдѣланы были Гонтрану Бозе блистательныя обѣщанія и даны наставленія королевы. Содѣйствиемъ этихъ двухъ людей непримиримой непріятельницѣ гильперикова сына составился искусно-обдуманный замыселъ погубить Меровига, затронувъ за самую живую струну: безразсудное честолюбіе юноши и нетерпѣние его царствовать⁹⁴.

Нѣсколько человѣкъ изъ Теруанскаго Округа, страны, преданной Фредегондѣ, тайно отправились въ Австразію для свиданія съ сыномъ Гильперика. Достигнувъ убѣжища, въ которомъ онъ скрывался, они вручили ему слѣдующее посланіе отъ имени своихъ соотечественниковъ. «Такъ-какъ волосы твои нынѣ выросли, то мы хотимъ тебѣ подчиниться и готовы покинуть твоего отца, если прійдешь къ намъ»⁹⁵. Меровигъ жадно схватился за эту надежду; полагаясь на неизвѣстныхъ людей, подозрительныхъ представителей небольшаго нейстрійскаго округа, онъ мечталъ свергнуть отца своего съ престола. Онъ тотчасъ отправился въ Теруанъ, въ сопровожденіи нѣсколькихъ человѣкъ, влѣпо ему преданныхъ: Гаилена, неразлучнаго друга его во дни счастія и бѣдствий; Гаукиля, палатнаго графа Австразіи при королѣ Сигбертѣ, но въ это время бывшаго въ опалѣ; наконецъ, Гринда и нѣкоторыхъ другихъ, кого именно историкъ не именуетъ, но прозываетъ удальцами⁹⁶.

Они отважились ступить на нейстрійскую землю, не помышляя о томъ, что чѣмъ далѣе шли впередъ, тѣмъ труднѣе становилось отступлѣние. На рубежѣ дикаго округа, простиравшагося къ сѣверу отъ Арраса до морскаго берега, они встрѣтили, что имъ было обѣщано: воинскія дружины, привѣтствовавшія ихъ кликами: «король Меровигъ!» На приглашеніе отдохнуть въ одномъ изъ тѣхъ хуторовъ, въ какихъ жили Франки, они вошли туда довѣрчиво; но за ними вдругъ заперли двери, часовые заняли всѣ выходы и вооруженные посты расположились около дома, какъ-бы вокругъ осажденнаго города. Въ то же время гонцы вскочили на лошадей и поскакали въ Суассонъ объявить королю Гильперику, что враги его дались въ сѣти, и что онъ можетъ прійдти и распорядиться съ ними⁹⁷.

Услышавъ стукъ закладываемыхъ дверей и видя воинственныя распоряженія, прекращавшія выходъ, Меровигъ, пораженный предчувствіемъ близкой бѣды, впалъ въ задумчивость и уныніе. Грустное и мечтательное воображеніе сѣвернаго жителя, составлявшее самую рѣзкую черту его характера, мало-по-малу воспламенилось до изступленія; его преслѣдовали мысли о насильственной смерти и страшныя видѣнія пытки и истязанія. Имъ овладѣлъ такой томительный страхъ предстоявшей ему участи, что, не надѣясь болѣе ни на что, онъ видѣлъ спасеніе только въ убійствѣ⁹⁸. Но у него не стало духу наложить на себя руки; онъ долженъ былъ прибѣгнуть къ чужой помощи и сказалъ своему брату по оружію: «Гаиленъ, мы до-сихъ-поръ жили одной душой и одной мыслью; молю тебя, не оставляй меня на произволъ враговъ моихъ, возьми мечъ и убей меня.» Гаиленъ съ покорностью вассала обнажилъ ножъ, бывшій у него за поясомъ, и наповалъ поразилъ молодаго принца. Гильперикъ, пріѣхавшій съ великою поспѣшностью схватить своего сына, нашелъ тлько трупъ его⁹⁹. Гаиленъ былъ взятъ вмѣстѣ съ другими спутниками Меровига; онъ не рѣшился умертвить себя, можетъ-быть, изъ необъяснимой слабости, или питаясь еще тщетной надеждой. Были люди, сомнѣвавшіеся въ истинѣ нѣкоторыхъ изъ этихъ событій, и полагавшіе, что Фредегонда, неуклонно стремясь къ своей цѣли, приказала заколоть пасынка и распустила слухъ о самоубійствѣ, щадя отцовское чуство Гильперика. Впрочемъ, страшныя мученія, которымъ подверглись спутники Меровига, казалось оправдывали его предчувствія и преждевременный ужасъ. Гаиленъ погибъ въ самыхъ варварскихъ истязаніяхъ: ему обрубили ноги, руки, носъ и уши; Гринду раздробили члены на колесѣ, которое поднято было на воздухъ, гдѣ онъ и умеръ. Гаукиль, старѣйшій изъ всѣхъ, былъ счастливѣе: ему просто отсѣкли голову¹⁰⁰.

Такъ поплатился Меровигъ за гибельную дружбу съ убійцей своего брата, и Гонтранъ Бозе вторично сдѣлался орудіемъ гибельнаго рока, тяготѣвшаго надъ сыновьями Гильперика. Однако совѣсть не терзала его сильнѣе прежняго, и какъ хищная птица, возвращающаяся въ свое гнѣздо послѣ ловитвы, онъ опять встревожился о дочеряхъ своихъ, оставленныхъ имъ въ Пуатье. Въ-самомъ-дѣлѣ, городъ этотъ снова подпалъ подъ власть нейстрійскаго короля; планъ завоеванія, пріостановленный побѣдою Муммола, былъ возобновленъ послѣ годичной перемежки, и Дезидерій, предводя многочисленнымъ войскомъ, снова угрожалъ всей Аквитаніи. Кто наиболѣе ознаменовалъ себя вѣрностью королю Гильдеберту, или противъ кого королль Гильперикъ питалъ какую-либо особенную злобу, тѣ были схвачены въ своихъ домахъ и отправлены, подъ прикрытіемъ, въ бренскій дворецъ. Такъ проѣхали по дорогѣ изъ Тура въ Суассонъ Римлянинъ Эннодій, графъ города Пуатье, виновный въ намѣреніи защищать его, и Франкъ Дакъ, сынъ Дагарика, пытавшійся держасться съ своими наѣздниками въ полѣ¹⁰¹. При такихъ обстоятельствахъ, возвращеніе Гонтрана Бозе въ Пуатье было предпріятіемъ необыкновенно опаснымъ; но онъ уже не разсчитывалъ и рѣшился во что бы ни стало спасти дочерей своихъ отъ опасности быть похищенными изъ ихъ пріюта. Въ сопровожденіи нѣсколькихъ друзей, которыхъ онъ всегда находилъ, не смотря на частыя свои измѣны, онъ отправился на югъ по самой надежной дорогѣ, благополучно достигъ Пуатье и не менѣе удачно успѣлъ вывезть обоихъ дочерей своихъ изъ базилики св. Иларія. Но этимъ еще не все кончилось; надлежало каъ-можно-поспѣшнѣе удалиться и поскорѣе достигнуть мѣста, безопаснаго отъ всякой погони; Гонтранъ и его друзья, не теряя времени, вскочили на коней и выѣхали ихъ Пуатье въ ворота, выходившія на турскую дорогу¹⁰².

Они ѣхали около закрытой повозки, въ которой сидѣли обѣ молодыя дѣвушки, и были вооружены кинжалами и короткими копьями, составлявшими обыкновенный нарядъ самыхъ мирныхъ путниковъ. Едва отъѣхали они нѣсколъко сотъ шаговъ, какъ замѣтили приблишавшихся къ нимъ на встрѣчу всадниковъ. Обѣ стороны остановились, чтобы обознаться, и дружина Гонтрана Бозе изготовилась къ отпору, потому-что встрѣчные были непріятели¹⁰³. Ими предводилъ нѣкто Драколенъ, весьма дѣятельный наѣздникъ короля Гильперика, только-что возвратившійся изъ бренскаго дворца, куда онъ отвелъ дагарикова сына и другихъ плѣнниковъ со связанными за спиной руками. Гонтранъ чувствовалъ, что надо сразиться; но прежде, нежели схватился въ рукопашную, попробовалъ вступить въ переговоры. Онъ выслалъ къ Драколену одного изъ своихъ друзей и наказалъ ему слѣдующее: «Ступай и скажи ему отъ моего имени такъ: Ты знаешь, что прежде мы были въ союзѣ, и потому прошу тебя дать мнѣ свободный пропускъ; возьми что хочешь изъ моихъ пожитковъ, все отдамъ тебѣ, самъ голъ останусь, лишь-бы пройдти мнѣ съ дочерьми моими туда, куда желаю»¹⁰⁴.

Услышавъ эти слова, Драколенъ, считавшій себя сильнѣйшимъ, расхохотался, и показывая пучекъ веревокъ, висѣвшій на лукѣ его сѣдла, сказалъ посланному: «Вотъ веревка, которою связавъ другихъ злодѣевъ, я отвелъ къ королю; она и для него мнѣ послужитъ»¹⁰⁵. Вслѣдъ за тѣмъ, пришпоривъ коня, онъ поскакалъ на Гонтрана Бозе и ударилъ его копьемъ; но ударъ былъ дурно направленъ и остріе копья, отскочивъ отъ древка, упало на землю. Гонтранъ воспользовался рѣшительнымъ мгновеніемъ и, ударивъ Драколена въ лицо, покачнулъ его въ сѣдлѣ; другой сбросилъ его на землю и покончилъ ударомъ копья въ бока. Нейстрійцы, видя смерть своего вождя, обратились вспять, и Гонтранъ Бозе двинулся далѣе, тщательно обобравъ трупъ своего непріятеля¹⁰⁶.

Послѣ этого приключенія Гонтранъ спокойно продолжалъ путь свой въ Австразію. По прибытіи въ Мецъ, онъ снова началъ вести барскую жизнь знатнаго Франка, въ своей дикой независимости и безчинствѣ непредставлявшую ни важнаго достоинства римскаго патриція, ни рыцарскихъ качествъ феодальныхъ дворовъ. Въ-продолженіи трехъ лѣтъ исторія мало о немъ упоминаетъ; послѣ того онъ вдругъ является въ Константинополѣ, куда, кажется, завлеченъ был своимъ безпокойнымъ и неусидчивымъ характеромъ. Онъ возвратился изъ этого дальняго странствія только для участія въ великой борьбѣ того вѣка, взволновавшей всю Галлію, борьбѣ, въ которой соперничество австразійскихъ Франковъ и западныхъ ихъ братій заключило союзъ съ народною ненавистью полуденныхъ Галловъ для разрушенія двухъ королевствъ, гдѣ столицами были Суассонъ и Шалонъ-на-Сонѣ.

Примѣчанія