Разсказъ четвертый.

Исторія Претекстата, епископа руанскаго.

(577 — 586).

Въ то время, когда сынъ короля Гильперика, изгнанный изъ владѣній своего отца и королевства своей супруги, скитался по дебрямъ и лѣсамъ Шампаніи, въ цѣлой Нейстріи нашелся только одинъ человѣкъ, имѣвшій смѣлость громко называть себя его другомъ. То былъ руанскій епископъ, Претекстатъ, который съ того дня, какъ принялъ отъ купели юнаго принца, привязался къ нему той преданною, безусловною, необдуманною любовью, къ какой, кажется, способны только мать или кормилица. Увлеченіе слѣпаго сочувствія, заставившее его, вопреки церковнымъ уставамъ, благопріятствовать любви Меровига ко вдовѣ дяди, только усилилось несчастіями, которыя были слѣдствіемъ этой безразсудной страсти по всей вѣроятности, усердію Претекстата обязанъ былъ мужъ Брунегильды тѣми денежными пособіями, съ помощію которыхъ успѣлъ уйдти изъ базилики св. Мартина Турскаго и достигнуть предѣловъ Австразіи.

Узнавъ о неудачѣ того побѣга, епископъ не упалъ духомъ, напротивъ, онъ удвоилъ усилія для снисканія друзей и убѣжища бѣглецу, которому былъ духовнымъ отцомъ, и котораго гналъ родной отецъ. Онъ не старался скрывать ни своихъ чувствъ, ни поступковъ, считая ихъ своею обязанностью. Ни одного сколько нибудь значительнаго человѣка изъ Франковъ, проживавшихъ въ его епархіи и приходившихъ посѣщать его, не отпускалъ онъ отъ себя, долго не поговоривъ съ нимъ о несчастіяхъ Меровига, не упрашивая настоятельвно объ оказаніи участія и помощи своему крестнику, своему милому сыну, какъ онъ самъ выражался. Слова эти были въ родѣ припѣва, который, въ простотѣ своего сердца, онъ повторялъ безпрестанно и прибавлялъ ко всѣмъ рѣчамъ своимъ. Если случалось ему принимать дары отъ какого-нибудь сильнаго и богатаго мужа, то онъ спѣшилъ отдарить его вдвое, заставляя дать обѣщаніе помогать Меровигу и быть ему вѣрнымъ въ его бѣдствии¹.

Руанскій епископъ не соблюдалъ умѣренности въ словахъ и неосторожно довѣрялся всякаго рода людямъ, такъ что король Гильперикъ, по общимъ ли слухамъ, или чрезъ услужливыхъ пріятелей, не замедлилъ провѣдать все и получить лживые, или по-крайней-мѣрѣ приувеличенные доносы. Претекстата обвиняли въ раздачѣ подарковъ народу, для возбужденія его къ измѣнѣ, и въ замышленіи заговора противъ королевской особы и власти. При этомъ извѣстіи, Гильперикъ ощутилъ въ себѣ ту злобу съ примѣстью боязни, въ-продолженіи которой, не зная на что рѣшиться, обыкновенно подчинялся совѣтамъ и вліянію Фредегонды. Съ того времени, какъ ему удалось разлучить Меровига съ Брунегильдой, онъ почти уже простилъ епископу Претекстату ихъ вѣнчаніе; но Фредегонда, менѣе забывчивая, чѣмъ онъ, и не столь ограниченная въ своихъ корыстныхъ видахъ, воспылала къ епископу тою глубокою ненавистью, которая угасала въ ней только съ жизнію того, кто имѣлъ несчастіе навлечь на себя вражду королевы. И такъ воспользовавшись случаемъ, она уговорила короля призвать Претекстата на судъ епископовъ, какъ виновнаго по римскому закону въ оскорбленіи величества, и если не удастся уличить его въ другихъ преступленіяхъ, то истребовать по-крайней-мѣрѣ наказаніе за нарушеніе церковныхъ уставовъ².

Претекстатъ былъ схваченъ въ своемъ домѣ и отведенъ въ королевское мѣстопребываніе, для снятія тамъ съ него допроса о преступленіяхъ, которая на него взводили, и о сношеніяхъ его съ Брунегильдой съ того времени, когда она уѣхала изъ Руана обратно въ Австразію. Изъ отвѣтовъ епископа узнали, что онъ не вполнѣ возвратилъ этой королевѣ драгоцѣнности, которыя она ввѣрила ему передъ отъѣздом, что у него остались еще двѣ связки съ тканями и дорогими каменьями цѣною до трехъ тысячъ золотыхъ солидовъ, и кромѣ того мѣшокъ съ золотой монетой, счетомъ до двухъ тысячъ³. Обрадованный такимъ открытіемъ болѣе, нежели всякимъ другимъ извѣстіемъ, Гильперикъ поспѣшилъ схватить эти залоги и описать ихъ въ свою пользу, поcлѣ того онъ удалилъ Претекстата отъ епархіи и держалъ подъ строгимъ присмотромъ до собора епископовъ, которые должны были съѣхаться судить его⁴.

Пригласительныя повѣстки, разосланныя ко всѣмъ епископамъ гильперикова королевства, сзывали ихъ въ Парижъ въ послѣднихъ числахъ весны 577 года. Со смертію Сигберта, нейстрійскій король считалъ тотъ городъ своею собственностью и на клятвенное обѣщаніе не вступать въ него не обращалъ никакого вниманія. Боялся ли онъ въ-самомъ-дѣлѣ какого либо предпріятія со стороны тайныхъ сообщниковъ Брунегильды и Меровига, или желалъ усилить впечатлѣніе на умы судей Протекстата, только онъ совершилъ путь свой изъ Суассона въ Парижъ въ сопровожденіи такой многочисленной свиты, что ее можно было почесть за войско. Дружина эта расположилась у воротъ королевскаго жилища; оно было, по всей вѣроятности, старинный императорскій дворецъ, котораго зданія возвышались на берегу Сены, къ югу отъ города. Восточная сторона дворца прилегала къ римской дорогѣ, шедшей отъ небольшаго городскаго моста по направленію къ югу. Другая, римская же дорога, проложенная отъ главнаго входа на востокъ, поворачивала потомъ къ юго-востоку и вела черезъ виноградныя поля на самую высокую площадку южнаго холма. Тамъ стояла церковь, посвященная затупничеству святыхъ апостоловъ Петра и Павла; она-то и была избрана для засѣданій собора; вѣроятно по причинѣ близости къ королевскому жилищу и къ расположенію войскъ⁵.

Въ этой церкви, сооруженной полвѣка назадъ, находились гробницы короля Клодовига, королевы Клотильды и святой Геновефы или Женевьевы. Клодовигъ приказалъ построить ее, по просьбѣ Клотильды, передъ отъѣздомъ своимъ въ походъ на Визиготовъ; прибывъ на избранное для того мѣсто, онъ бросилъ прямо передъ собой топоръ, чтобы современемъ, по длинѣ зданія, могъ измѣрить силу руки своей⁶. Это была одна изъ тѣхъ базиликъ V и VI вѣка, болѣе замѣчательныхъ богатствомъ убранствъ, нежели архитектурными размѣрами, украшенныхъ внутри мраморными колонами, мозаикою и росписными и полозолоченными карнизами, а снаружи мѣдною крышей и портикомъ⁷. Портикъ церкви св. Петра состоялъ изъ трехъ галерей: одна была пристроена къ передней сторонѣ зданія, а двѣ другія съ боковъ. Эти галереи по всей длинѣ своей украшены были стѣнною живописью, изображавшею четыре легіона святыхъ ветхаго и новаго завѣта, патріарховъ, пророковъ, мучениковъ и исповѣдниковъ⁸.

Таковы подробности, извлеченная изъ подлинныхъ свѣдѣній о мѣстѣ, гдѣ созванъ былъ соборъ, пятый изъ бывшихъ въ Парижѣ. Въ назначенный пригласительными повѣстками день, сорокъ-пять епископовъ собрались въ базилики св. Петра. Король, съ своей стороны, также прибылъ въ церковь; онъ вышелъ съ нѣсколькими изъ своихъ литов (leudes), вооруженными только мечами; толпа Франковъ, въ полномъ воинскомъ уборѣ, остановилась подъ портикомъ и окружила его. Церковные клиросы, по всей вѣроятности, представлены были судьямъ, истцу и обвиняемому; тутъ же лежали, въ видѣ уликъ, двѣ связки и мѣшокъ съ золотой монетой, найденные въ домѣ Претекстата. Король, по прибытіи своемъ, указалъ на нихъ епископамъ, объявивъ, что вещи эти будутъ имѣть важное значеніе въ предстоящемъ дѣлѣ⁹. Члены собора, прибывшіе изъ городовъ, или составлявшиъ первоначальный удѣлъ Гильперика или завоеванныхъ имъ по смерти брата, были частію галльскаго, частію франкскаго происхожденія. Изъ первыхъ, гораздо многочисленнѣшихъ, были: Григорій, епископъ турскій, Феликсъ нантскій, Домнолъ мансскій, Гоноратъ аміенскій, Этерій лизьескій, и Папполъ шартрскій. Изъ числа вторыхъ были: Рагенемодъ, епископъ парижскій, Левдовальдъ байіескій, Ромагеръ кутансскій, Маровигъ пуатьескій, Малульфъ санлійскій и Бертранъ бордосскій. Этотъ послѣдній, кажется, облеченъ былъ своими собратіями въ званіе и должность предсѣдателя¹⁰.

Онъ былъ мужъ знатнаго рода, близкій родственникъ королей по матери своей Ингельтрудѣ, и обязанный этому родству своимъ значеніемъ и огромными богатствами. Онъ склоненъ былъ къ вѣжливости и изяществу римскихъ обычаевъ; любилъ являться въ народѣ на колесницѣ, въ четыре лошади, сопровождаемый молодыми причетниками своей церкви, будто патронъ въ кругу своихъ кліентовъ¹¹. Съ той наклонностью къ роскоши и сенаторской пышности, епископъ Бертранъ соединялъ любовь къ стихотворству и сочинялъ латинскія эпиграммы, которыя хвастливо показывалъ на диво знатокамъ, хотя онѣ были наполнены выкраденными стихами и ошибками противъ размѣра¹². Болѣе вкрадчивый и ловкій, нежели обыкновенно были люди германскаго племени, онъ, однако, сохранилъ въ своемъ характерѣ падкость ихъ къ безстыдному и необдуманному распутству. По примѣру королей, своихъ родственниковъ, онъ бралъ служанокъ въ наложницы, и, не довольствуясь этимъ, искалъ любовницъ между замужними женщинами¹³. Его подозрѣвали въ прелюбодѣйной связи съ королевою Фредегондою; по этой, или по другой какой причинѣ, только онъ сдѣлался самымъ усерднымъ поборникомъ этой королевы въ злобѣ ея на руанскаго епископа. Вообще, прелаты франкскаго происхожденія, можетъ-быть, по привычкѣ къ подчиненности, склонялись на рѣшеніе дѣла въ пользу короля, жертвуя своимъ собратомъ. Римскіе епископы обнаруживали болѣе сочувствія къ обвиняемому, болѣе справедливости и уваженія къ достоинству своего сана, но они были напуганы военною силой, окружавшею короля Гильперика, и въ особенности присутствіемъ Фредегонды, которая, не довѣряя, какъ и всегда, искусству своего мужа, сама пріѣхала заботиться объ исполненіи своего мщенія.

Когда обвиняемый былъ введенъ и засѣданіе открылось, король всталъ, не обращаясь къ судьямъ, грубо вопросилъ своего противника: «Епископъ», сказалъ онъ ему, «какъ осмѣлился ты сочетать бракомъ врага моего, Меровига, которому слѣдовало быть только моимъ сыномъ, съ его теткой, я хочу сказать съ женою его дяди? Развѣ ты не зналъ, что предписываютъ въ такомъ случаѣ правила церкви? И не только ты уличенъ въ этомъ прегрѣшеніи, но еще злоумышлялъ вмѣстѣ съ тѣмъ, о комъ я говорю, и раздавалъ дары для того, чтобы умертвить меня? Ты изъ сына сдѣлалъ врага отцу, подкупалъ народъ, чтобъ никто не хранилъ должной мнѣ вѣрности; ты хотѣлъ предать королевство мое въ руки другаго¹⁴»,.. Послѣднія слова, произнесенныя съ силою посреди всеобщей тишины, были услышаны франкскими ратниками, которые, оставаясь внѣ церкви, толпились изъ любопытства у дверей, затворенныхъ въ началѣ засѣданія. На голосъ короля, взывавшаго объ измѣнѣ, эта вооруженная толпа тотчасъ отвѣтила ропотомъ негодованія и кликами: «смерть измѣннику!» Потомъ, разсвирѣпѣвъ до ярости, она почла долгомъ вломиться въ дверь, вторгнуться въ церковь и вытащить вонъ епископа съ намѣреніемъ побить его каменьями. Члены собора, испуганные такимъ неожиданнымъ волненіемъ, сошли съ своихъ мѣстъ, и самъ король долженъ былъ поспѣшить на встрѣчу ворвавшимся воинамъ, чтобъ усмирить и привесть ихъ въ порядокъ¹⁵.

Когда собраніе нѣсколько успокоилось и было возможно продолжать засѣданіе, тогда руанскому епископу дозволено было говорить въ свою защиту. Ему нельзя было оправдываться въ томъ, что, вѣнчаніемъ Меровига съ Брунегильдой, онъ нарушилъ церковные уставы: но онъ торжественно отрекся отъ заговора и измѣны, въ которыхъ король обвинилъ его. Тогда Гильперикъ объявилъ, что имѣетъ свидѣтелей, и приказал ввести ихъ. Явилось нѣсколько человѣкъ франкскаго происхожденія, съ разными драгоцѣнностями, которыя они показали обвиняемому, говоря: «Узнаешь ты это? Ты намъ это далъ за тѣмъ, чтобы мы обѣщали вѣрность Меровигу¹⁶». Епископъ, не смущаясь, отвѣтствовалъ: «Вы говорите правду, я не однажды дарилъ васъ, но не для того, чтобъ изгнать короля изъ его королевства. Когда вы предлагали мнѣ въ даръ добраго коня, или что иное, могъ ли я не показать себя такимъ же, какъ и вы, и не воздать вамъ подаркомъ за подарокъ¹⁷». Хотя въ этомъ отвѣтѣ, не смотря на все его чистосердечіе, многое было утаено, однако, существованіе злаго умысла не могло быть доказано никакими достовѣрными свидѣтельствами. Дальнѣйшія пренія не привели ни къ какому доказательству противъ обвиняемаго, и король, недовольный неудачею этой первой попытки, прекратилъ засѣданіе и удалился изъ церкви въ свое жилище. За нимъ послѣдовали его люди, а епископы пошли отдыхать всѣ вмѣстѣ въ ризницу¹⁸.

Пока они сидѣли кружками, разговаривая между собою дружески, но съ нѣкоторою осторожностью, ибо не довѣряли другъ другу, неожиданно вошелъ человѣкъ, котораго большая часть знала только по имени. То былъ Аэцій, родомъ Галлъ и архидіаконъ парижской церкви. Поклонившись епископамъ, онъ съ крайнею поспѣшностію завязалъ самый щекотливый разговоръ и сказалъ имъ: «Послушайте меня, собравшіеся здѣсь служители Господа; настоящій случай для васъ значителенъ и важенъ. Вамъ предстоитъ или покрыть себя блескомъ чистой славы, или потерять въ общемъ мнѣніи имя слугъ Божіихъ. Дѣло въ выборѣ; явите же себя правосудными и твердыми, и не погубите своего брата¹⁹». За этимъ воззваніемъ послѣдовало глубокое молчаніе; епископы, недоумѣвая, не былъ ли предъ ними подосланный Фредегондою подстрекатель, отвѣтствовали наложеніемъ перста на губы, въ знакъ молчанія. Они съ ужасомъ вспоминали дикіе крики франкскихъ воиновъ и удары сѣкиръ ихъ, раздававшіеся о церковные двери. Почти всѣ, а Галлы въ особенности, страшились навлечь на себя подозрѣніе недовѣрчивой преданности этихъ буйныхъ вассаловъ; они остались неподвижны и словно остолбенѣли на свохъ сѣдалищахъ²⁰.

Но Григорій Турскій, болѣе другихъ чистый совѣстію, негодуя на такое малодушіе, принялъ на свой счетъ рѣчь и увѣщанія архидіакона Аэція. — «Прошу васъ», — сказалъ онъ: — «внемлите словамъ моимъ, пресвятые служители Божіи, а вы особенно, кому доступны близкія бесѣды съ королемъ. Подайте ему совѣтъ благочестивый и достойный священническаго сана; ибо надо страшиться, чтобы не навлекъ онъ на себя Божескаго гнѣва ожесточеніемъ своимъ противъ служителя Господа, и не лишился бы своего царства и славы²¹». Франкскіе епископы, къ которымъ рѣчь эта преимущественно относилась, молчали вмѣстѣ съ другими, и Григорій продолжалъ съ твердостью: «Припомните, владыки мои и собратія, слова пророка, изрекшаго: «Стражъ, аще увидитъ мечъ грядущъ, не вострубитъ трубою и людіе не охранятъ себе, и нашедъ мечъ, возметъ отъ нихъ душу, убо беззаконія ради своего взясь, а крове ея отъ руки стража взыщу». Не храните же молчанія, но говорите громко и не скройте отъ короля его неправды, да не приключится ему зла и да не будете вы за то въ отвѣтѣ²²». Епископъ остановился, ожидая отвѣта, но никто изъ присутствующихъ не сказалъ ни слова. Они поспѣшили удалиться: одни, чтобъ отклонить отъ себя всякое соучастіе въ подобныхъ рѣчахъ и укрыться отъ грозы, уже разразившейся, какъ имъ казалось, надъ главою ихъ собрата; другіе, какъ Бертранъ и Рагенемодъ, чтобъ изгибаться передъ королемъ и пересказать ему новости²³.

Гильперикъ былъ немедленно извѣщенъ въ подробности обо всемъ происшедшемъ. Льстецы его сказали ему, что въ этомъ дѣлѣ, таковы собственныя ихъ слова, нѣтъ у него злѣйшаго врага, какъ турскій епископъ. Объятый гнѣвомъ, король тотчасъ послалъ одного изъ своихъ царедворцевъ какъ-можно-поспѣшнѣе отъискать епископа и привѣсть къ нему. Григорій повиновался и послѣдовалъ за вожатымъ спокойно и безбоязненно²⁴. Онъ нашелъ короля не во дворцѣ, а въ шалашѣ, сплетенномъ изъ вѣтвей, посреди шатровъ и бараковъ его воиновъ. Гильперикъ стоялъ; съ правой стороны его былъ Бертранъ, епископъ бордоскій, а съ лѣвой Рагенемодъ, епископъ парижскій, пришедшіе играть роль доносчиковъ на своего собрата. Передъ ними стояла широкая скамья, уставленная хлѣбами, варенымъ мясомъ и различными блюдами, назначенными для угощенія всякаго новаго пришельца; ибо обычаи и нѣкоторый родъ придворнаго обряда требовали, чтобы никто, посѣтивъ короля, не уходилъ прочь, не вкусивъ чего-либо отъ стола его²⁵.

Гильперикъ, видя мужа, котораго онъ призвалъ въ гнѣвѣ, и зная непоколебимость его передъ угрозой, притворился, чтобъ лучше достигнуть своей цѣли. Изъявляя вмѣсто досады кротость и шутливость: — «О, епископъ» — сказалъ онъ: — «долгъ твой каждому воздавать справедливость, а вотъ я не могу ея отъ тебя добиться; напротивъ того, ясно вижу, потворствуешь ты неправдѣ и оправдываешь пословицу: воронъ ворону глаза не выклюетъ²⁶». Епископъ не счелъ приличнымъ вдаваться въ шутку; но съ почтеніемъ прежнихъ подданныхъ римской имперіи къ верховной власти, почтеніемъ, которое, по-крайней-мѣрѣ, въ немъ не подавляло ни личнаго достоинства, ни чувства независимости, онъ отвѣчалъ съ важностью: «Кто изъ насъ, о король, уклоняется отъ пути истины, тотъ можетъ быть исправленъ тобою; но если ты самъ неправъ, кто остановитъ тебя? Мы тебѣ говоримъ и, если угодно тебѣ, ты намъ внемлешъ; а неугодно, кто осудитъ тебя? Один Тотъ, кто рекъ, что Онъ само Правосудіе²⁷». Король прервал его и отвѣчалъ: «Епископы всѣ оправдывали меня; одинъ ты не воздаешь мнѣ должнаго; но я съумѣю обезчестить тебя въ глазахъ народа, да узнаетъ всякій, что ты мужъ неправосудный. Я соберу жителей Тура и скажу имъ: Возвысьте гласъ вашъ на Григорія и вопите, что онъ несправедливъ и никому не даетъ правосудія; и пока они будутъ кричать это, я прибавлю: Я, король, не могу добыть себѣ отъ него справедливости; кàкъ же, вы, сущіе подо мною, себѣ ее добудете²⁸?

Такое лукавое лицемѣріе, подъ личиною котораго всевластный человѣкъ старался явить себя притѣсненнымъ, возбудило въ сердце Григорія презрѣніе, съ трудомъ имъ удержанное и придавшее его рѣчи болѣе сухое и высокомѣрное выраженіе. «Если я несправедливъ, возразилъ онъ, то не ты знаешь это, а Тотъ, Кому открыта моя совѣсть и Кто читаетъ въ глубинѣ сердецъ; а народные крики, которые ты возбудишь, не приведутъ ни къ чему, ибо всякій будетъ знать, что они отъ тебя исходятъ. Но довольно; у тебя есть законы и уставы, изучай ихъ со вниманіемъ; и если не соблюдешь того, чтò въ нихъ предписано, знай, что есть судъ Божій надъ главою твоей²⁹».

Эти строгія слова подѣйствовали на короля, и онъ, какъ-бы желая изгладить въ умѣ Григорія непріятное впечатлѣніе ихъ, принялъ ласковый видъ, и, указывая рукой на чашу съ отваромъ, стоявшую между хлебовъ, мясныхъ блюдъ и кубковъ, сказалъ: «Вотъ похлебка, которую я велѣлъ приготовить по-твòему; въ ней ничего нѣтъ, кромѣ курицы и горсти сѣраго гороху³⁰». Эти послѣднія слова сказаны были съ намѣреніемъ польстить самолюбіе епископа; ибо святые мужи того времени и вообще всѣ, стремившіеся къ христіанскому совершенству, воздерживались отъ тяжелыхъ мясъ, какъ слишкомъ сытныхъ, и питались только овощами, рыбою и птицами. Григорій не дался въ обманъ при этой новой хитрости и, покачавъ головою въ знакъ отказа, отвѣтствовалъ: «Пища наша должна быть въ исполненіи воли Божіей, а не въ наслажденіи вкусными явствами. Ты, укоряющій другихъ въ неправосудіи, дай обѣщаніе чтить законы и уставы, и мы повѣримъ тогда, что ты домагаешься одной справедливости³¹». Король, не желавшій ссориться съ турскимъ епископомъ и въ случаѣ надобности не жалѣвшій клятвъ, надѣясь найдти въ-послѣдствіи какое-нибудь средство отъ нихъ отвертѣться, поднялъ руку и клялся, именемъ Всемогущаго Бога, никоимъ образомъ не нарушать закона и уставовъ. Тогда Григорій взялъ хлѣбъ и отпилъ немного вина, родъ гостепріимнаго пріобщенія, отъ котораго нельзя было отказаться подъ чужимъ кровомъ, сильно не погрѣшивъ противъ вѣжливости и уваженія. Примирясь, повидимому, съ королемъ, онъ съ нимъ разстался и удалился въ свое жилище, въ базилику св. Юліана, по близости отъ императорскаго дворца³².

Въ слѣдующую ночь, когда турскій епископъ, отслуживъ всенощную, отдыхалъ въ своемъ покоѣ, услышалъ онъ сильный стукъ у дверей дома. Удивясь этому шуму, онъ послалъ внизъ одного изъ своихъ служителей, который, возвратясь, доложилъ ему, что посланные отъ королевы Фредегонды желаютъ его видѣть³³. Когда эти люди были впущены, то, сдѣлавъ ему привѣтствіе отъ лица королевы, объявили, что пришли просить его не противодѣйствовать ея желаніямъ въ дѣлѣ, предоставленномъ рѣшенію собора. Они прибавили таинственно, что имѣли порученіе посулить двѣсти фунтовъ серебра, если онъ обвинитъ Претекстата, подавъ голосъ противъ него³⁴. Турскій епископъ съ обычнымъ своимъ благоразуміемъ и хладнокровіемъ спокойно возразилъ, что онъ не одинъ судья въ этомъ дѣлѣ, и что голосъ его, на какую бы сторону ни склонился, ничего рѣшить не можетъ. — «Истинно такъ» — отвѣчали посланные «ибо всѣ другіе уже дали намъ свое слово; мы желаемъ только, чтобы ты не противорѣчилъ». Епископъ отвѣчалъ съ прежнимъ видомъ: «Когда бы вы дали мнѣ тысячу фунтовъ золота и серебра, и тогда нельзя было бы мнѣ поступить иначе, какъ угодно Владыкѣ; я могу обѣщать вамъ тлько согласиться съ прочими епископами въ томъ, на что они рѣшатся по церковнымъ уставамъ³⁵». Посланные ошиблись на счетъ смысла этихъ словъ, отъ-того ли, что не имѣли ни малѣйшаго понятія о церковныхъ уставахъ, или потому-что вообразили, будто слово владыка относилось къ королю, котораго въ обыкновенномъ разговорѣ означали этимъ простымъ титуломъ; разсыпавшиись въ благодарности, они удалились довольные тѣмъ, что могли передать королевѣ отвѣтъ, по ихъ мнѣнію удовлетворительный³⁶. Ошибка ихъ избавила епископа Григорія отъ новыхъ докукъ и доставила ему возможность отдохнуть до утра.

Члены совѣта рано собрались на второе совѣщаніе, и король, совершенно оправясь отъ своей неудачи, явился туда въ назначенное время³⁷. Чтобы найдти средство согласить данную имъ наканунѣ клятву съ желаніемъ мщенія, въ которомъ королева продолжала упорствовать, онъ употребилъ всѣ свои словесныя и богословскія познанія; пересмотрѣлъ собраніе уставовъ и остановился на первой статьѣ, по которой епископъ подвергался самому тяжкому наказанію, а именно низложенію. Ему надлежало только обвинить руанскаго епископа въ новомъ преступленіи, указанномъ въ этой статьѣ, чтò, впрочемъ, нисколько его не затрудняло, ибо, надѣясь, какъ онъ разсчитывалъ, на единогласіе собора, онъ далъ себѣ полную свободу льгать и взводить поклепы. Когда судьи и подсудимый заняли тѣ же мѣста, какъ въ предшествовавшемъ засѣданіи, Гильперикъ началъ говорить, и съ важностью учителя, толкующаго духовное право, произнесъ: «Епископъ, уличенный въ кражѣ, долженъ быть отрѣшенъ отъ епископской должности; такъ постановлено въ церковныхъ уставахъ³⁸». Члены собора, удивленные такимъ приступомъ, въ которомъ ровно ничего не понимали, спросили всѣ вдругъ, кто этотъ епископъ, котораго обвиняли въ кражѣ. — «Вотъ кто» — отвѣчалъ гороль, обращаясь къ Претекстату съ какою-то наглостью: «онъ самый; и развѣ не видали вы того, чтò онъ укралъ у насъ³⁹»?

Они въ самомъ-дѣлѣ вспомнили двѣ связки тканей и мѣшокъ денегъ, которые король показывалъ имъ, необъясняя, впрочемъ, откуда они явились и какое, по его мнѣнию, имѣли отношеніе къ обвинительнымъ уликамъ. Кàкъ ни оскорбительно было для Претекстата это новое нападеніе, однако онъ терпѣливо отвѣчалъ своему противнику: «Мнѣ кажется вы должны вспомнить, что по отъѣздѣ Брунегильды изъ Руана я отправился къ вамъ и объявилъ, что у меня остались на храненіи вещи этой королевы, а именно пять большихъ и тяжелыхъ тюковъ; что слуги ея часто являлись ко мнѣ за ними, но что я не рѣшался возвратить ихъ безъ вашего согласія. Вы мнѣ сказали тогда: сбудь съ своихъ рукъ эти вещи; пусть онѣ возвратятся той, кому принадлежатъ, чтобы изъ-за нихъ не вышло у меня ссоры съ племянникомъ моимъ Гильдебертомъ. Возвратясь въ мою епархію, я отдалъ служителямъ одинъ из тюковъ, потому-что они не могли болѣе унесть съ собою⁴⁰. Послѣ того они опять приходили просить остальныхъ, и я снова испрашивалъ соизволенія вашего велелѣпия (magnificence). Вы мнѣ отдали такой же приказъ, какъ и прежде: Прочь, прочь всѣ эти вещи, епископъ; боюсь, чтобъ онѣ не возродили ссоры. — И я отдалъ имъ еще два тюка, а два другіе остались у меня. Для чего же теперь клевещете на меня и обвиняете въ кражѣ, ибо тутъ дѣло о вещахъ не похищенныхъ, а данныхъ мнѣ на сбереженіе⁴¹».

«Если залогъ этотъ данъ былъ тебѣ на сбереженіе» отвѣчалъ король, придавая, нисколько не смутясь, другой оборотъ обвиненію и мѣняя роль истца на роль допросчика: «если ты былъ хранителемъ, то зачѣмъ вскрылъ одинъ изъ узловъ и вынулъ оттуда кайму, затканную золотомъ, которую изрѣзалъ на куски и раздавалъ злоумышленникамъ для изгнанія меня изъ королевства⁴²»?

Подсудимый отвѣчалъ съ прежнимъ спокойствіемъ: «Я уже сказалъ тебѣ разъ, что эти люди дарили меня. Не имѣя у себя въ то время ничего, чѣмъ бы я могъ отдарить ихъ, я бралъ оттуда и не считалъ это дурнымъ дѣломъ. Я признавалъ моимъ собственнымъ достояніемъ то, чтò принадлежало сыну моему, Меровигу, котораго я былъ воспріемникомъ отъ купели⁴³». Король не зналъ, чтò отвѣчать на эти слова, въ которыхъ съ такимъ простодушіемъ выражалась отеческая любовь, обратившаяся въ престарѣломъ епископѣ въ постоянную страсть, ежеминутно наполнявшую его помыслы. Гильперикъ чувствовалъ, что средства его истощены; за самоувѣренностью, которую онъ обнаружилъ въ началѣ, послѣдовало недоумѣніе и почти замѣшательство; онъ внезапно прекратилъ засѣданіе и удалился, еще болѣе разстроенный и недовольный, нежели наканунѣ⁴⁴.

Всего болѣе безпокоила его мысль о томъ, какъ прійметъ его, послѣ подобной неудачи, властолюбивая Фредегонда; и кажется, что въ-самомъ-дѣлѣ, по возвращеніи короля во дворецъ, тамъ разразилась домашняя буря, совершенно его смутившая. Не зная какъ, въ угоду женѣ своей, уничтожить стараго и безобиднаго пастыря, котораго она поклялась погубить, онъ призвалъ самыхъ преданныхъ себѣ членовъ собора и между прочими Бертрана и Рагенемода. — «Признаюсь» — сказалъ онъ: «я побеждѣнъ рѣчами епископа, и знаю, что онъ говоритъ правду. Кàкъ же поступить мнѣ, чтобъ исполнить надъ нимъ волю королевы⁴⁵»? Прелаты въ затрудненіи не знали, чтò отвѣтствовать; они хранили смутное молчаніе, какъ вдругъ король, возбужденный и будто вдохновенный тою смѣсью любви и страха, которая составляла его супружескую привязанность, продолжалъ съ жаромъ: «Подите къ нему, и какъ-будто совѣтуя отъ себя, скажите: «Ты знаешь, что король Гильперикъ добръ и жалостливъ, что онъ легко склоняется на милосердіе; смирись передъ нимъ и объяви въ угоду ему, что ты виноватъ въ томъ, въ чемъ онъ тебя обвиняетъ; тогда мы всѣ бросимся къ ногамъ его и вымолимъ тебѣ помилованіе⁴⁶».

Точно ли епископы убѣдили своего легковѣрнаго и слабаго собрата въ томъ, что король, раскаявшись въ гоненіяхъ на него, желалъ только избавиться отъ стыда, или они настращали его, увѣривъ, что правота передъ соборомъ не спасетъ его отъ королевскаго мщенія, если онъ будетъ упорствовать и пренебрегать имъ, — только Претекстаъ, напуганный также и тѣмъ, что зналъ раболѣпство и продажность своихъ судей, не отвергнулъ такихъ странныхъ совѣтовъ. Предложенный ему безчестный способъ онъ признавалъ послѣнимъ средствомъ спасенія, подавая такимъ образомъ жалкій примѣръ душевнаго безсилія, которое заражало тогда даже тѣхъ, на комъ лежала обязанность поддерживать, среди этого полуразстроеннаго общества, долгъ совѣсти и правила чести. Снискавъ благодаренія, какъ-будто за полезную услугу, отъ того, кому измѣняли, епископы возвратились къ королю Гильперику съ извѣстіемъ объ успѣхѣ своего посольства. Они обѣщали, что подсудимый, слѣпо вдаваясь въ сѣти, во всемъ сознается при первомъ вопросѣ, и Гильперикъ, избавленный этимъ завѣреніемъ отъ труда изобрѣтать какое-нибудь новое средство для оживленія судопроизводства, рѣшился предоставить его обыкновенному ходу⁴⁷. И такъ, дѣла были отложены до третьяго засѣданія совершенно въ томъ положеніи; въ какомъ они были при окончаніи перваго, и свидѣтели, уже являвшіеся однажды, снова были призваны для подтвержденія прежнихъ своихъ показаній.

На другой день, по открытіи засѣданія, король, какъ-будто просто возобновляя рѣчь, произнесенную имъ два дня назадъ, сказалъ подсудимому, указывая на стоявшихъ свидѣтелей: «Если ты только хотѣлъ воздать этимъ людямъ дарами за дары ихъ, то для чего требовалъ отъ нихъ клятвы въ вѣрности Меровигу⁴⁸»? Кàкъ ни поколебалась совѣсть Претекстата послѣ свиданія его съ епископами, однако, движимый побужденіемъ стыда, превозмогавшаго всѣ его страхи, онъ отступился отъ лжи, которую долженъ былъ изречь на самаго себя. — «Каюсь» — отвѣчалъ онъ: «я просилъ ихъ быть къ нему дружелюбными, и призвалъ бы на помощь не только людей, но даже ангеловъ небесныхъ, еслибъ имѣлъ на то силу, ибо онъ былъ, какъ я сказалъ уже, духовный сынъ мой по крещенію⁴⁹».

При этихъ словахъ, которыя, казалось, обнаруживали въ обвиненномх намѣреніе продолжать свою защиту, король, взбѣшенный обманомъ въ своихъ ожиданіяхъ, разразился ужаснѣйшимъ образомъ. Гнѣвъ его, столь же бурный въ ту минуту, сколько прежнія уловки его были кротки, ввергнулъ немощнаго старца въ нервное потрясеніе, мгновенно уничтожившее въ немъ остатки нравственной силы. Онъ палъ на колѣни и, простершись ницъ, сказалъ: «О король, премилосердый, согрѣшилъ я противъ Бога и противъ тебя! Я, гнусный душегубецъ, хотѣлъ убить тебя и возвесть на престолъ своего сына⁵⁰». Лишь-только король увидѣлъ противника у ногъ своихъ, гнѣвъ его утихъ, и лицемѣріе одержало перевѣсъ. Притворяясь увлеченнымъ въ избыткѣ своего волненія, онъ самъ сталъ на колѣни передъ собраніемъ и вскричалъ: «Слышите ли, благочестивые епископы, слышите ли признаніе преступника въ его гнусномъ умыслѣ». Члены собора вскочили съ своихъ креселъ и, окруживъ короля, бросились поднимать его; одни были умилены до слезъ, другіе, можетъ-быть, внутренно смѣялись надъ странной сценой, которую приготовила вчерашняя ихъ измѣна⁵¹. Лишь-только Гильперикъ всталъ, то какъ-будто не имѣя силы сносить присутствія такого великаго преступника, приказалъ вывесть Претекстата изъ базилики, и вслѣдъ за тѣмъ удалился самъ, предоставивъ собору совѣщаться, по обыкновенію, для произнесенія суда⁵².

Возвратясь во дворецъ, король, не медля ни минуты, отправилъ къ епископамъ экземпляръ собранія церковныхъ уставовъ изъ своей библіотеки. Кромѣ цѣлаго свода уложеній, принятыхъ безъ противорѣчія галиканскою церковью, въ этой книгѣ заключалась, въ видѣ прибавленія, особая тетрадь церковныхъ правилъ, приписанныхъ апостоламъ, но въ тѣ времена рѣдкихъ въ Галліи и мало извѣстныхъ даже самымъ ученымъ богословамъ. Тамъ-то находилась та исправительная статья, на которую король ссылался съ такою напыщенностью во второмъ засѣданіи, когда задумалъ перемѣнить обвиненіе въ заговорѣ на обвиненіе въ кражѣ. Статья эта, опрѣделявшая низложеніе, очень ему нравилась; но какъ ея текстъ уже не соотвѣтствовалъ признаніямъ подсудимаго, то Гильперикъ, доводя до послѣдней крайности двуличіе и безстыдство, не поколебался поддѣлать ее, может-быть, своеручно, а можетъ-быть рукою одного изъ своихъ секретарей. Въ переправленномъ такимъ образомъ экземплярѣ читалось: «Епископъ, уличенный въ душегубствѣ, прелюбодѣяніи или клятвопреступничествѣ, отрѣшается отъ епископства». Слово кража исчезло и замѣнено было словомъ душегубство, и, странное дѣло, никто изъ членовъ собора, даже турскій епископъ, не заподозрѣлъ обмана. Правосудный и совѣстливый Григорій, мужъ суда и закона, кажется, старался только, но тщетно, убѣдить своихъ собратій держаться обыкновеннаго уложенія и не признавать свидѣтельства такъ-называемыхъ апостольскихъ уставовъ⁵³.

По окончаніи преній, обѣ стороны были призваны снова, для выслушанія приговора. Когда была прочтена вслухъ роковая статья, тогда бордоскій епископъ, какъ глава собора, сказалъ обвиненному: «Слушай, братъ и соепископъ! ты не можешь отъ нынѣ быть намъ причастенъ и пользоваться нашею любовью до-тѣхъ-поръ, пока не проститъ тебя король, у котораго ты въ немилости⁵⁴»? Выслвшавъ этотъ приговоръ, произнесенный устами человѣка, который наканунѣ такъ недостойно насмѣялся надъ его простотою, Претекстатъ остался безмолвенъ и какъ-бы пораженъ оцѣпенѣніемъ. Что касается до короля, то его уже не удовлетворяла такая совершенная побѣда и онъ сталъ придумывать вспомогательныя средства къ усиленію обвиненія. Начавъ вслѣдъ за тѣмъ говорить, онъ требовалъ, дабы прежде, нежели выведутъ виновнаго, ему разорвали тунику на спинѣ или прочли надъ главой его CVIII-й псаломъ, содержащій въ себѣ проклятія, призывавшіяся въ Апостольскихъ Дѣяніяхъ на Iуду Искаріотскаго: «Да будутъ дніе его малы; да будутъ сынове его сиры, и жена его вдова. Да взыщетъ заимодавецъ вся, елико суть его, и да восхитятъ чуждіи труды его; да не будетъ ему заступника, ниже да будетъ ущедряяй сироты его. Да будутъ чада его въ погубленіи, въ родѣ единомъ да истребится имя его⁵⁵».

Перывй изъ этихъ обрядовъ знаменовалъ позорное низложеніе; второй употребялся только въ случаяхъ святотатства. Григорій Турскій съ своею спокойной и умѣренной твердостію воспротивился такому увеличенію наказанія, и соборъ его отринулъ. Тогда Гильперикъ, все еще въ пылу придирчивости, захотѣлъ, чтобы приговоръ, отрѣшавшій противника отъ исполненія епископской должности, былъ изложенъ на бумагѣ, съ присовокупленіемъ статьи, осуждавшей его на вѣчное низложеніе. Григорій снова воспротивился этому требованію, напомнивъ королю данное имъ положительное обѣщаніе держаться въ предѣлахъ, указанныхъ содержаніемъ церковныхъ законовъ⁵⁶. Этотъ споръ, длившій засѣданіе, былъ внезапно прерванъ развязкой, въ которой нельзя было не узнать участія и воли Фредегонды, скучавшей медленностью дѣлопроизводства и мелочностью своего мужа. Вооруженные люди вошли въ церковь и увлекли Претекстата предъ глазами всего собранія, которому за тѣмъ осталось только разойдтись. — Епископъ былъ отведенъ въ Парижъ и заключенъ въ темницу, остатки которой долго существовали на лѣвомъ берегу большаго рукава Сены. Въ слѣдующую ночь, онъ пытался убѣжать и былъ жестоко избитъ стерегшими его ратниками. Послѣ одного или двухъ дней заключенія, его увезли въ ссылку на край королевства, на островъ близь конантенскихъ береговъ; то былъ, вѣроятно, Джерси, населенный лѣтъ за сто, какъ и самый берегъ до города Байё, морскими разбойниками саксонскаго племени⁵⁷.

Руанскому епископу, по всѣму вѣроятію, предстояло провесть остатокъ дней своихъ среди этого населенія рыбаковъ и морскихъ разбойниковъ; но послѣ семилѣтняго заточенія, великое событіе внезапно даровало ему свободу и возвратило его къ паствѣ. Въ 584 году, король Гильперикъ былъ убитъ при обстоятельствахъ, которыя будутъ разсказаны въ другомъ мѣстѣ⁵⁸. Его смерть, которую гласъ народа приписывалъ Фредегондѣ, повлекал за собой смуты въ цѣлой Нейстріи. Всѣ, кто только былъ недоволенъ послѣднимъ царствованіемъ, или имѣлъ причины жаловаться на притѣсненія и убытки, всѣ управлялись сами собою. Преслѣдовали королевскихъ чиновниковъ, употреблявшихъ во зло свою власть, или исполнявшихъ ее съ жестокостью и безъ осмотрительности; имущества ихъ были захвачены, домы разграблены и преданы сожженію; всякій пользовался случаемъ отмстить своимъ врагамъ или притѣснителямъ. Наслѣдственныя вражды семействъ съ семействами, городовъ съ городами и областей съ областями пробуждались снова и возжигали частныя войны, убійства и разбои⁵⁹. Преступники выходили изъ темницъ и изгнанники возвращались назадъ, какъ-будто ссылка ихъ оканчивалась сама собою со смертію государя, именемъ котораго она была имъ объявлена. Такъ возвратился и Претекстатъ, призванный выборными, которыхъ отправили къ нему руанскіе граждане. Онъ вступилъ въ городъ въ сопровожденіи несметной толпы, среди кликовъ народа, который собственною своею властью возстановилъ его на епископскомъ престолѣ, изгнавъ, какъ похитителя, галла Меланія, назначеннаго королемъ на мѣсто Претекстата⁶⁰.

Между-тѣмъ, королева Фредегонда, виновница всего зла, творившагося въ царствованіе ея мужа, должна была укрыться въ главной парижской церкви, оставивъ единственнаго своего четырехъ-мѣсячнаго сына⁶¹ въ рукахъ франкскихъ владѣтелей, которые провозгласили его королемъ и начали править его именемъ. Выйдя изъ этого убѣжища, когда безпорядки нѣсколько утихли, она принуждена была жить въ забытьи, въ глухомъ уединеніи, вдали отъ мѣстопребыванія юнаго короля. Отказавшись съ великою горестью отъ привычной пышности и властвованія, она уѣхала въ помѣстье Ротойалумъ (Rotoialum), нынѣ Валь-де-Рейль (Val-de-Reuil), близъ сліянія Эры (l’Eure) и Сены. Такимъ образомъ обстоятельства привели ее жить въ нѣсколькихъ льё отъ города Руана, гдѣ низложенный и изгнанный ею епископъ был, вопреки ей, снова возстановленъ. Хотя въ сердцѣ ея не было ни помилованія, ни забвенія, и семь лѣтъ ссылки, тяготѣвшей надъ главою старца, не охладили въ ней прежняго къ нему отвращенія, однако въ первое время она не имѣла досуга о немъ подумать; мысли и вражды ея обращены были въ иную сторону⁶².

Съ горестью видя себя низведенною почти до степени частнаго лица, она ежеменутно представляла себѣ счастіе и могущество Брунегильды, сдѣлавшейся безотчетною попечительницею пятнадцати-лѣтняго сына. Она съ досадою повторяла: «Эта женщина станетъ считать себя выше меня». У Фредегонды подобная мысль была неразлучна съ мыслію объ убійствѣ. Какъ только оно было рѣшено въ умѣ ея, то она исключительно предалась мрачнымъ и лютымъ соображеніямъ средствъ къ усовершенствованію орудій смерти и настроенію горячихъ головъ къ преступленію и безстрашію⁶³. Лица, наиболѣе соотвѣствовавшія ея цѣлямъ, были молодые клерки (clercs) варварскаго происхожденія, плохо понимавшіе духъ своего новаго состоянія и сохранявшія еще привычки и обычаи вассальства. Ихъ было нѣсколько въ числѣ служителей ея дома; она поддерживала ихъ преданность щедростію и нѣкоторымъ дружествомъ; по временамъ испытывала на нихъ крѣпкіе и хмѣльные напистки, тайну приготовленія которыхъ она одна знала. Первый изъ этихъ юношей, показавшійся ей достаточно подготовленнымъ, получилъ отъ нея изустное приказаніе отправиться въ Австразію, явиться подъ видомъ бѣглеца къ королевѣ Брунегильдѣ, войдти въ ея довѣренность и умертвить ее, когда представится къ нему случай⁶⁴. Онъ ушелъ и дѣйствительно успѣлъ втереться къ королевѣ, вступилъ даже въ ея службу, но черезъ нѣсколько дней въ немъ усомнились, стали допрашивать и когда онъ во всемъ сознался, то отослали назадъ безъ всякаго вреда, сказавъ: «Воротись къ своей покровительницѣ», Фредегонда, раздраженная такимъ милосердіемъ, которое каазлось ей обидою и вызовомъ, вымѣстила гнѣвъ свой на оплошномъ посланномъ, приказавъ отсѣчь ему руки и ноги⁶⁵.

Спустя нѣсколько мѣсяцевъ, когда, по ея мнѣнію, настала пора приступить ко второй попыткѣ, собравшись со всѣми силами своего злобнаго духа, она велѣла изготовить по своему указанію, особаго рода кинжалы. То были длинные ножи съ ножнами, видомъ подобные тѣмъ, которые Франки обыкновенно носили за поясомъ, но съ лезвеемъ, покрытымъ на всю длину насѣчкой и изображеніями. Украшеніе это, по видимому невинное, имѣло истинно дьявольское назначеніе: оно служило для того, чтобы желѣзо могло быть глубже напоено отравой, и чтобы ядовитое зелье, не стираясь съ гладкой поверхности, проникло въ самую рѣзьбу⁶⁶. Два такіе ножа, натертые тонкимъ ядомъ, были даны королевою двумъ молодымъ клеркамъ, преданности которыхъ не охладила печальная судьба ихъ товарища. — Они получили приказаніе отправиться переодѣтыми въ нищихъ въ мѣстопребываніе короля Гильдеберта, стеречь его въ прогулкахъ, и когда представится случай, то подойти къ нему вдвоемъ, прося подаянія, поразить его вмѣстѣ ножами: «Возьмите эти кинжалы, сказала имъ Фредегонда, и ступайте скорѣе, чтобъ увидѣла я наконецъ Брунегильду, которая кичится теперь этимъ ребенкомъ, безъ всякой власти послѣ его смерти и въ униженіи предо мною. Если за ребенкомъ такъ бережно смотрятъ, что нельзя подойдти къ нему, тогда убейте его злодѣйку; если сами погибнете въ этомъ дѣлѣ, то я облаготворю родителей вашихъ, осыплю ихъ дарами и вознесу на первую степень въ королествѣ. Не бойтесь же ничего и не щадите живота своего⁶⁷».

При этихъ словахъ, которыя ясно не обѣщали впереди ничего, кромѣ вѣрной погибели, на лицахъ молодыхъ клерковъ обнаружились признаки смущенія и нерѣшительности. Фредегонда это заметила и тотчасъ велѣла принесть питье, съ величайшимъ искусствомъ составленное ею для воспламененія духа и угожденія вкусу. Юноши осушили каждый по кубку этого напитка, и дѣствіе его не замедлило обнаружиться въ ихъ взорѣ и осанкѣ⁶⁸. Тогда, довольная этимъ опытомъ, королева сказала: «Когда наступитъ день исполненія моихъ приказаній, то я хочу, чтобы передъ началомъ дѣла вы опять выпили этой влаги, для укрѣпленія и бодрости». Оба клерка отправились въ Австразію, снабженные своими отравленными ножами и стклянкой съ драгоцѣннымъ зельемъ; но молодой король и его мать были окружены вѣрною стражей. Посланные Фредегонды, по прибытіи своемъ, были схвачены какъ люди подозрительные и на этотъ разъ имъ не было пощады: оба погибли въ истязаніяхъ⁶⁹.

Это происходило въ послѣднихъ мѣсяцахъ 585 года; въ началѣ слѣдующаго года, королева Фредегонда, наскучивъ, можетъ-быть, своимъ уединеніемъ, переѣхала изъ Валь-де-Рейль на нѣсколько дней въ Руанъ. Такимъ-образомъ ей не однажды, въ общественныхъ собраніяхъ и церемоніяхъ, довелось быть въ присутствіи епископа, возвращеніе котораго было какъ-бы посмѣяніемъ ея могуществу. Судя по тому, сколько былъ ей извѣстенъ по опыту характеръ этого человѣка, она ожидала, что найдетъ въ немъ по-крайнѣй-мѣрѣ робость, уничиженіе и трепетный видъ изгнанника, прощеннаго только наружно изъ одной терпимости. Но Претекстатъ, вмѣсто того чтобы показывтаь ей то почтительное вниманіе, котораго она еще болѣе требовала съ-тѣхъ-поръ, какъ чувствовала себя низведенною съ прежняго сана, явился по видимому надменнымъ и горделивымъ. Душа его, прежде мягкая и чуждая мужества, какъ-будто закалилась въ страданіяхъ и горѣ⁷⁰.

При одной встрѣчѣ, происшедшей между королевою и епископомъ во время гражданскихъ или духовныхъ торжествъ, она, не обуздавъ своей ненависти и досады, сказала довольно громко, такъ, что слышали всѣ присутствовавшіе: «Этотъ человѣкъ долженъ бы знать, что для него снова можетъ возвратиться время ссылки⁷¹». Претекстатъ не проронилъ этихъ словъ и, презирая гнѣвъ своей страшной непріятельницы, отвѣчалъ ей въ лицо: «Какъ въ ссылкѣ, такъ и внѣ оной я не переставалъ быть епископомъ, есмь и всегда буду; но ты, можешь ли ты сказать, что всегда будешь пользоваться королевскою властью? Изъ далекаго изгнанія, если бы я и вернулся туда, Богъ призоветъ меня въ царство небесное, а ты, изъ твоего земнаго царства, будешь низвергнута въ адскія бездны. Пора бы тебѣ оставить нынѣ всѣ твои безумства и злодѣянія, отказаться отъ чванства, которое тобою такъ овладѣло и идти по лучшей дорогѣ, дабы заслужить жизнь вѣчную и взростить ребенка, рожденнаго тобою⁷²». Эта рѣчь, въ которой самая иронія соединялась съ величавою важностію духовнаго увѣщанія, возбудила въ душѣ Фредегонды весь пыл ея злобы; но, не обнаруживъ своего гнѣва словами и не выказавъ всенародно своего стыда и злобы, она вышла, не сказавъ ни слова и удалилась, глотая обиду, готовить мщеніе въ тиши своего жилища⁷³.

Мелантій, давнишній любимецъ и кліентъ королевы, въ-продолженіи семи лѣтъ несправедливо занимавшій епископскій престолъ, прибылъ къ ней тотчасъ по пріѣздѣ ея изъ рейльскаго помѣстья и съ того времени не покидалъ ея⁷⁴. Ему первому довѣрила она свои злобныя намѣренія. Этотъ человѣкъ, котораго такъ одолѣвало сожалѣніе объ утраченномъ епископскомъ санѣ, что для полученія его вновь онъ готовъ былъ на все рѣшиться, не поколебался сдѣлаться участникомъ предпріятія, чрезъ которое могъ достигнуть цѣли своихъ желаній. Семь лѣтъ его епископства прошли не безъ вліянія на личный составъ духовенства епископской церкви. Многіе изъ чиновъ, пожалованныхъ въ-продолженіе этого времени, считали себя созданіями Мелантія и съ неудовольствіемъ увидѣли епископа, которому ничѣмъ не были обязаны и отъ котораго не ждали большихъ милостей.

Претекстатъ, простой и довѣрчивый, не безпокоился, встрѣтивъ, по возвращеніи своемъ, новыя лица въ епископскомъ дворцѣ; онъ не подумалъ о положеніи тѣхъ, кого подобная перемѣна могла встревожить, и, будучи ласковъ со всѣми, не подозрѣвалъ, чтобы кто либо его ненавидѣлъ. Однако, не смотря на сильную и искреннюю любовь къ нему руанскаго народа, большая часть членовъ духовенства не очень была къ нему привязана. Нѣкоторые, особенно въ высшихъ званіяхъ, чувствовали къ нему совершенное отвращеніе. Одинъ изъ архидіаконовъ или епископскихъ викаріевъ, по преданности ли интересамъ Мелантія, или потому-что самъ надѣялся достигнуть епископскаго сана, питалъ это чувство въ высшей степени. Каковы бы ни были побудительныя причины такой смертельной ненависти его къ своему епископу, однако Фредегонда и Мелантій признали невозможнымъ обойтись безъ него и приняли въ участники своего заговора. Архидіаконъ имелъ съ ними совѣщанія, въ которыхъ разсуждали о средствахъ къ исполненію плана. Было рѣшено отъискать между рабами, принадлежавшими къ руанскимъ церковнымъ имѣніямъ, человѣка котораго можно бы сманить обѣщаніями отпустить на волю съ женою и дѣтьми. Нашелся одинъ, кого такъ увлекла надежда на свободу, не смотря на всю ея невѣрность, что онъ готовъ былъ совершить двойное преступленіе убійства и святотатства. Этотъ несчастный получилъ въ видѣ поощренія двѣсти золотыхъ монетъ, сто отъ королевы Фредегонды, пятьдесятъ отъ Мелантія, а остальныя отъ архидіакона; приняты были всѣ мѣры и убійство назначено было въ слѣдующее воскресенье, приходившееся на 24-е февраля (въ 586 году)⁷⁵.

Въ этотъ день руанскій епископъ, выхода котораго убійца ждалъ съ солнечнаго восхода, рано отправился въ церковь. Онъ сѣлъ на обыкновенное свое мѣсто, въ нѣсколькихъ шагахъ отъ главнаго престола, на отдѣльныхъ креслахъ, передъ которыми поставленъ былъ налой. Остальное духовенство размѣстилось на скамьяхъ, поставленныхъ вокругъ клироса, и епископъ запѣлъ, по обычаю, первый стихъ заутрени⁷⁶. Въ то время, когда пѣснопѣніе, подхваченное пѣвчими, продолжалось хоромъ, Претекстатъ сталъ на колѣни, опершись руками и наклонивъ голову на стоявшій передъ ним налой. Это положеніе, въ которомъ онъ долго оставался, доставило убійцѣ, пробравшемуся сзади его, случай, котораго онъ искалъ съ разсвѣта. Пользуясь тѣмъ, что епископъ, простершійся для молитвы не видалъ ничего, чтò происходило вокругъ, онъ незамѣтно приблизился къ Претекстату на длину руки и, выхвативъ ножъ, висѣвшій на поясѣ, вонзилъ его ему подъ мышцу. Претекстатъ, почувствовавъ рану, вскрикнулъ, но по недоброжелательству или изъ трусости, никто изъ бывшихъ тутъ церковниковъ не поспѣшилъ къ нему на помошь и убійца имѣлъ время убѣжать⁷⁷. Оставленный такимъ образомъ старецъ самъ поднялся и, закрывъ обѣими руками рану, дотащился до престола и имѣлъ еще довольно силы взойдти на ступени. Взойдя, онъ протянулъ обѣ руки, наполненныя кровью, за сосудомъ, висѣвшимъ на цѣпяхъ надъ престоломъ и заключавшемъ евхаристію, назначенную для причащенія умирающихъ. Онъ взялъ частицу святаго хлѣба и пріобщился; потомъ, возблагодаривъ Бога за то, что Онъ сподобилъ его пріобщиться святыхъ тайнъ, упалъ въ изнеможеніи на руки вѣрныхъ слугъ и былъ перенесенъ ими въ свои покои⁷⁸.

Узнавъ по народному волненію, а можетъ-быть и отъ самого убійцы, о произошедшемъ, Фредегонда захотѣла насладиться страшнымъ удовольствіемъ посмотрѣть на своего умирающаго врага. Она поспѣшила въ домъ епископа, въ сопровожденіи герцоговъ Ансовальда и Беннолена, изъ которыхъ ни тотъ, ни другой не знали ни объ участіи ея въ этомъ преступленіи, ни того, при какой странной сценѣ должны были присутствовать. Претекстатъ лежалъ на одрѣ своемъ; на лице его были всѣ признаки близкой кончины, но онъ сохранялъ еще чувство и память. Королева скрыла свою радость и, принявъ видъ состраданія, сказала умирающему съ царственнымъ достоинствомъ: «Прискорбно, святой епископъ, и намъ и всему твоему народу, что такое бѣдствіе постигло твою уважаемую особу. Дай Богъ, чтобы намъ указали того, кто дерзнулъ совершить такое ужасное дѣло, дабы воздать ему казнію, соразмѣрною съ его преступленіемъ⁷⁹».

Старецъ, всѣ подозрѣнія котораго подтвердились этимъ самымъ посѣщеніемъ, приподнялся на своемъ страдальческомъ ложѣ и, устремивъ взоры на Фредегонду, отвѣчалъ: «А чья рука нанесла этотъ ударъ, какъ не та, которая умерщвляла царей, так часто проливала кровь невинныхъ и причинила столько бѣдъ королевству⁸⁰». Ни малѣйшее смущеніе не обнаружилось на лицѣ королевы; и какъ-будто слова эти не имѣли для нея никакого значенія и были простымъ слѣдствіемъ лихорадочнаго разстройства, она продолжала самымъ спокойнымъ и ласковымъ голосомъ: «У насъ есть искусные врачи, которые могутъ излечить эту рану; позволь имъ посѣтить тебя⁸¹». Терпѣніе епископа не могло удержаться передъ такимъ безстыдствомъ, и въ порывѣ негодованія, истощившемъ послѣднія его силы, онъ сказалъ: «Я чувствую, что Богу угодно отозвать меня отъ міра сего, но ты, замыслившая и устроившая покушеніе, лишающее меня жизни, ты будешь во вѣки вѣковъ предметомъ омерзѣнія, небесное правосудіе отмститъ кровь мою на главѣ твоей». Фредегонда удалилась, не сказавъ ни слова, и черезъ нѣсколько минутъ Претекстатъ испустилъ послѣдній вздохъ⁸².

При этомъ извѣстіи весь городъ Руанъ впалъ въ уныніе; всѣ граждане, Римляне и Франки, безъ различія племени, соединились въ общемъ чувствѣ печали, смѣшанной съ ужасомъ. Первые, не имѣя за предѣлами своего города никакого политическаго значенія, могли выражать только горесть, безсильную предъ злодѣйствомъ, главною виновницею котораго была королева; но Франки, по-крайней-мѣрѣ нѣкоторые изъ нихъ, именно тѣ, кому богатство или наслѣдственное дворянство давало титулъ владѣтелей, могли, по древнему праву германской вольности, говорить громко кому бы то ни было и искать правосудія на всякомъ виновномъ⁸³. Въ окрестностяхъ Руана было неѣсколько такихъ независимыхъ владѣльцевъ, исполнявшихъ судейскую обязанность въ самыхъ важныхъ дѣлахъ, и столь же гордыхъ своимъ личнымъ правомъ, какъ и усердныхъ въ охраненіи древнихъ обычяевъ и народныхъ учрежденій. Въ числѣ ихъ былъ человѣкъ съ сердцемъ и увлеченіемъ, въ высшей степени одаренный тою мужественною откровенностію, которую завоеватели Галліи считали добродѣтелью своего племени; такое понятіе, сдѣлавшись народнымъ, породило впослѣдствіи новое слово franchise, чистосердечіе. Этотъ человѣкъ собралъ нѣсколькихъ друзей своихъ и сосѣдей и уговорилъ ихъ на громкій поступокъ: объявить Фредегондѣ призывъ къ суду.

Всѣ они сѣли верхомъ и изъ помѣстья, лежавшего близь Руана, поѣхали въ жилище королевы, находившееся въ самомъ городѣ. По пріѣздѣ ихъ, только одинъ, а именно присовѣтовавшій это посѣщеніе, былъ допущенъ къ Фредегондѣ, которая, удвоивъ бдительность со времени своего злодѣянія, соблюдала тщательную предосторожность; прочіе остались въ сѣняхъ или подъ портикомъ дома. На вопросъ королевы, чтò ему нужно, глава посольства отвѣчалъ съ выраженіемъ сильнаго негодованія: «Много ты на своемъ вѣку совершила злодѣяній, но самое ужасное изъ всѣхъ то, которое ты сдѣлала недавно, приказавъ умертвить служителя Божія. Да явитъ Себя Господь вскорѣ мстителемъ за невинную кровь! Но пока, мы всѣ будемъ преслѣдовать преступника, дабы не было тебѣ возможности совершать подобныя злодѣйства». Высказавъ эту угрозу, Франкъ вышелъ, оставивъ королеву взволнованною до глубины души такимъ объявленіемъ, вѣроятныя послѣдствия котораго были для нея не безопасны, особенно при ея вдовствѣ и одиночествѣ⁸⁴.

Вскорѣ смѣлость возвратилась къ Фредегондѣ и она приняла рѣшительное намѣреніе. Она послала одного изъ своихъ служителей къ франкскому владѣтелю сказать ему, что королева приглашаетъ его къ обѣду. На приглашеніе это Франкъ, возвратившійся къ своимъ тварищамъ, отвѣчалъ такъ, какъ слѣдовало благородному человѣку: онъ отказался⁸⁵. Служитель, передавъ отвѣтъ, снова явился просить его, если онъ не хочетъ остаться обѣдать, то не прійметъ ли, по-крайней-мѣрѣ, какого-либо питія, дабы не оскорбить королевскаго дома, выйдя изъ него натощакъ. Отъ подобнаго приглашенія нельзя было, по тогдашнему обыкновенію, отказаться; привычка и приличіе, какъ тогда его разумѣли, превозмогли на этотъ разъ негодованіе, и Франкъ, уже готовившійся садиться на лошадь, остался ждать въ сѣняхъ съ своими друзьями⁸⁶.

Черезъ минуту вышли служители съ широкими кубками, наполненными напиткомъ, который люди варварскаго происхожденія охотнѣе всего пили въ не обѣденное время; то было полынное вино, подслащенное медомъ. Тому изъ Франковъ, который получилъ приглашеніе королевы, было поднесено первому. Онъ, не подумавъ, разомъ осушилъ душистую влагу; но едва допилъ послѣднюю каплю, какъ жестокая раздирающая боль, показала ему, что онъ проглотилъ сильнѣйшій ядъ⁸⁷. Онъ потерялся на минуту подъ вліяніемъ этого страшнаго ощущенія, но когда увидѣлъ, что товарищи намѣрены послѣдовать его примѣру и сдѣлать честь полынному вину, то закричалъ имъ: «Не касайтесь этого напитка, бѣгите, несчастные, бѣгите, не то погибнете вмѣстѣ со мною!» Слова эти поразили Франковъ паническимъ страхомъ; мысль объ отравѣ, нераздѣльная въ то время съ мыслію о колдовствѣ и порчѣ, близость таинственной опасности, которую нельзя имъ было отразить мечемъ, все это братило въ бѣгство людей, неотступавшихъ въ битвѣ. Они всѣ бросились къ конямъ; отравленный также успѣлъ сѣсть верхомъ, но зрѣніе его слабѣло, руки не могли держать поводьевъ. Унесенный конемъ своимъ вслѣдъ за другими, онъ отъѣхалъ нѣсколько сотъ шаговъ и упалъ мертвый⁸⁸. Слухъ объ этомъ происшествіи далеко разнесъ суевѣрный ужасъ; никто изъ помѣстныхъ владѣльцевъ руанской епархіи не дерзалъ призывать Фредегонду на великій судъ, который, подъ именемъ маля, mâl, собирался по-крайней-мѣрѣ дважды въ годъ.

Епископ Байёскій, Левдовальдъ, бывшій старшимъ викаріемъ руанскаго епископства, долженъ былъ принять упрвленіе епархіальною церковью, пока престолъ оставался празднымъ. Онъ прибылъ въ Руанъ и разослалъ оттуда всѣмъ областнымъ епископамъ ивзѣстіе о насильственной кончинѣ Претекстата; потомъ, созвавъ изъ городскаго духовенства муниципальный соборъ, приказалъ закрыть, по приговору этого собранія, всѣ руанскія церкви и не отправлять въ нихъ никакой службы, пока всенародное изслѣдованіе не наведетъ на слѣдъ виновниковъ и сообщниковъ преступленія⁸⁹. Нѣсколько человѣкъ галльскаго происхожденія и низкаго званія взято было по подозрѣнію и допрошено; большая часть ихъ знала объ умыслѣ на жизнь епископа и даже получала по этому дѣлу предложенія и подарки; ихъ признанія подтверждали общее подозрѣніе, лежавшее на Фредегондѣ, но они не назвали по имени ни одного изъ двухъ ея соучастниковъ, ни Мелантія, ни архидіакона. Королева, чувствуя, что для нея ничего не значитъ это духовное слѣдствіе, приняла подъ свое покровительство всѣхъ подсудимыхъ и открыто доставила имъ способы освободиться отъ судебнаго преследованія или бѣгствомъ, или вооруженнымъ сопротивленіемъ⁹⁰.

Не теряя бодрости отъ безпрестанныхъ препятствій, епископъ Левдовальдъ, человѣкъ совѣстливый и вѣрный своему долгу, удвоилъ рвеніе и старанія отъискать преступника и проникнуть глубину тайны этого ужаснаго злодѣйства. Тогда Фредегонда употребила средства, которыя она берегла на крайній случай; убійцы шатались вокругъ епископскаго дома и старались въ него проникнуть; Левдовальдъ долженъ былъ день и ночь окружать себя стражей изъ своихъ слугъ и церковниковъ⁹¹. Его твердость не устояла передъ такими тревогами; дѣло, начатое сперва довольно гласно, затянулось и предпринятое по римскимъ законамъ слѣдствіе вскорѣ было забыто, подобно тому, какъ было забыто намѣреніе предать Фредегонду суду франкскаго племени, созваннаго по салійскому закону⁹².

Слухъ объ этихъ происшествіяхъ, мало-по-мало распостранившійся по всей Галліи, достигъ до короля Гонтрана въ столицѣ его, Шалонѣ-на-Сонѣ. Безпокойство его при этомъ извѣстіи было такъ сильно, что даже вывело его на минуту изъ той политической безпечности, которая была такъ ему по нраву. Его характеръ, какъ мы уже видѣли, состоялъ изъ самыхъ странныхъ противорѣчій; обыкновенно онъ отличался кроткимъ благочестіемъ и строгою справедливостью, но изъ-подъ нихъ, такъ-сказать, вскипали и по временамъ вырывались не совершенно угасшіе остатки дикой и кровожадной натуры. Этотъ остатокъ германской свирѣпости обнаруживался въ душѣ самаго добраго изъ меровингскихъ королей, то вспышками дикой ярости, то хладнокровными жестокостями. Вторая жена Гонтрана, Австрегильда, постигнутая въ 580 году болѣзнію, отъ которой не чаяла исцѣленія, возъимѣла варварскую мысль умереть не одной и требовала, чтобы въ день ея погребенія оба врача ея были обезглавлены. Король обѣщалъ это, какъ дѣло самое обыкновенное, и велѣлъ отсѣчь врачамъ головы⁹³. Послѣ такого подвига супружеской угодливости, достойнго самаго свирѣпаго тирана, Гонтранъ съ неизъяснимою легкостію снова возвратился къ привычкамъ своего отеческаго управленія и къ обыкновенному своему добродушію. Узнавъ о двойномъ преступленіи убійства и святотатства, въ которомъ общій гласъ обвинялъ вдову его брата, онъ почувствовалъ непритворное негодованіе, и какъ глава семейства Меровинговъ, счелъ себя обязаннымъ исполнить великое дѣло патріархальнаго суда. Онъ отправилъ послами къ владѣльцамъ, правившимъ отъ имени гильперикова сына, трехъ епископовъ, Артемія санскаго, Агреція труанскаго и Верана кавальйонскаго, изъ Арльской Области. Эти послы получили приказаніе истребовать отъ нейстрійскихъ владѣтелей полномочіе отъискать, посредствомъ торжественнаго изслѣдованія, виновника въ злодѣяніи, и волею или неволею представить его королю Гонтрану⁹⁴.

Три епископа прибыли въ Парижъ, гдѣ воспитывалось дитя, именемъ котораго, уже два года, управлялось Нейстрійское Королевство. Бывъ допущены въ правительствующій совѣтъ, они изложили предметъ своего посольства, упираясь на великость злодѣян ия, за которое король Гонтранъ требовалъ наказанія. Когда они кончили рѣчь, тогда тотъ изъ нейстрійскихъ вождей, который первенствовалъ между опекунами юнаго короля и назывался его кормильцемъ, всталъ и сказалъ: «Намъ тоже очень нелюбы такія злодѣйства и мы все болѣе и болѣе желаемъ, чтобы они понесли наказаніе; но если кто-либо есть среди насъ преступный, то не вашему королю онъ долженъ быть представленъ, ибо мы сами имѣемъ средства обуздать, съ королевскаго соизволенія, всѣ преступленія, у насъ совершаемыя⁹⁵».

Эта рѣчь, по-видимому, твердая и достойная, прикрывала отвѣтъ уклончивый, ибо нейстрійскіе правители болѣе заботились о соблюденіи осторожности съ Фредегондою, нежели о независимости королевства. Послы это поняли и одинъ изъ нихъ отвѣчалъ съ жаромъ. «Знайте, же, что если совершившій преступленіе не будетъ открытъ и выведенъ на чистую воду, то король нашъ прійдетъ съ войсокмъ и разоритъ всю эту землю огнемъ и мечемъ; ибо извѣстно, что та, которая колдовствомъ извела Франка, та самая мечемъ умертвила епископа⁹⁶». Нейстрійцы не устрашились такой угрозы, зная что у короля Гонтрана всегда не доставало рѣшимости, когда надлежало дѣйствовать. Они повторили свой прежній отвѣтъ, и епископы прервали это безполезное свиданіе, заранѣе отвергнувъ возстановленіе Мелантія на руанскомъ епископскомъ престолѣ⁹⁷. Но едва они возвратились къ королю Гонтрану, какъ стараніями королевы и вліяніемъ, которое она снова пріобрѣла кознями и страхомъ, Мелантій былъ возстановленъ. Этотъ человѣкъ, достойное созданіе Фредегонды, въ-продолженіе болѣе пятнадцати лѣтъ ежедневно возсѣдалъ и молился на томъ самомъ мѣстѣ, гдѣ пролилась кровь Претекстата⁹⁸.

Гордясь такимъ успѣхомъ, королева увѣнчала свое преступленіе новою дерзостію, знакомъ невѣроятнаго презрѣнія ко всему, что осмѣливалось ей противодѣствовать. Она приказала всенародно схватить и представить себѣ крѣпостнаго раба, котораго сама подкупила для исполненія злодѣйства и до того укрывала отъ преслѣдованій. — «Такъ это ты», — сказала она ему съ притворнымъ негодованіемъ: «ты закололъ Претекстата, руанскаго епископа, и породилъ клеветы, которыя обо мнѣ распространяютъ»? Потомъ приказала бить его при себѣ и выдала родственникамъ епископа, вовсе не заботясь о послѣдствіяхъ, какъ-будто человѣкъ этотъ ровно ничего незналъ объ умыслѣ, которому послужилъ орудіемъ⁹⁹. — Племянникъ Претекстата, одинъ изъ числа грубыхъ Галловъ, которые, подражая германскимъ обычаямъ, дышали мщеніемъ и всегда ходили вооруженные подобно Франкамъ, овладѣлъ несчастнымъ и подвергнулъ его пыткѣ въ собственномъ своемъ домѣ. Убійца не заставилъ ждать своихъ отвѣтовъ и признаній: — «Я нанесъ ударъ» — сказал онъ: «и для того получилъ сто золотыхъ солидовъ отъ королевы Фредегонды, пятьдесятъ отъ епископа Мелантія и пятьдесятъ отъ здѣшняго архидіакона; мнѣ обѣщали, сверхъ-того, отпустить на волю меня и жену мою¹⁰⁰».

Кàкъ ни положительны были такія показанія, однако ясно было, что они не могли привесть ни къ какимъ послѣдствіямъ. Всѣ общественныя власти того времени тщетно старались оказать содѣйствія свое въ этомъ ужасномъ дѣлѣ; аристократія, духовенство, даже самая королевская власть остались безсильными для наказанія истинныхъ преступниковъ. Племянникъ Претекстата, убѣжденный въ томъ, что не добудетъ иной расправы, какъ только силою собственной руки своей, покончилъ все дѣло поступкомъ достойнымъ дикаря, но въ которомъ, можетъ-быть, столько же было отчаянія, какъ и звѣрства; онъ обнажилъ свой мечъ и изрубилъ на куски раба, брошеннаго ему въ добычу¹⁰¹. Такимъ образомъ, какъ случалось почти всегда въ это безпорядочное время, единственнымъ возмездіемъ за кровь было свирѣпое убійство. Только народъ не измѣнилъ погибшему епископу: онъ украсилъ его именемъ мученика и въ то время, когда церковное управленіе ставило на епископскій престолъ одного изъ убійцъ, а прочіе епископы называли его братомъ¹⁰², руанскіе граждане поминали въ молитвахъ своихъ имя Претекстата и склонялись предъ его гробницей. Прославленное такимъ народнымъ почитаніемъ, воспоминаніе о святомъ Претекстатѣ перешло вѣка, оставаясь предметомъ набожнаго благоговѣнія вѣрующихъ, знавшихъ его по имени. Если подробности жизни Претекстата, вполнѣ человѣчной по ея несчастіямъ и проступкамъ, могутъ нѣсколько затемнить славу его святости, то по-крайней-мѣрѣ возбудятъ къ нему чувство состраданія; и развѣ нѣтъ чего-то трогательнаго въ характерѣ этого старца, заплатившаго жизнію за чрезмѣрную любовь свою къ тому, кого онъ воспринялъ отъ купели, осуществляя такимъ образомъ идеалъ духовнаго отчества, установленнаго христіанствомъ?

Примѣчанія