Разсказъ шестой.

Гильперикъ-богослов. — Еврей Прискъ. — Продолженіе и конецъ исторіи Левдаста.

(580 — 583).

Турскій епископъ, по окончательномъ оправданіи отъ клеветы, на него взведенной, снова обратился къ своимъ религіознымъ и политическимъ занятіямъ, прерваннымъ на время. Его ежедневной бдительности требовали не одни дѣла по епархіи и заботы по городскому управленію; кромѣ ихъ много озабочивали его болѣе общіе интересы галликанской церкви и народнаго мира, безпрестанно нарушаемого франкскими королями. Одинъ, или вмѣстѣ съ другими епископами, онъ предпринималъ частыя поѣздки въ разныя мѣстопребыванія нейстрійскаго двора, и въ томъ самомъ бренскомъ дворцѣ, куда являлся прежде, какъ обвиняемый въ оскорбленіи королевскаго величества, онъ находилъ нынѣ почетъ и предупредительность¹. Чествуя достойнымъ образомъ такого гостя, король Гильперикъ старался выказать передъ нимъ наружный блескъ римской образованности и представить доказательства своихъ свѣдѣній и изящнаго вкуса. Онъ втайнѣ читалъ епископу отрывки своихъ сочиненій, требуя его совѣтовъ и показывая ему, съ какимъ-то простодушнымъ тщеславіемъ, даже самыя незначительныя свои упражненія въ словесности.

Эти грубые опыты, плоды вполнѣ похвальнаго стремленія къ подражанію, не приносили однакоже никакой пользы, потому-что были безъ всякой послѣдоватальности, слегка касаясь всѣхъ предметовъ: грамматики, стихотворства, художествъ, правовѣдѣнія, богословія. Въ этихъ проявленіяхъ любви къ просвѣщенію варварскій король переходилъ отъ одного предмета къ другому съ живостью неопытнаго школьника. Послѣдній изъ латинскихъ стихотворцевъ, Фортунатъ, славилъ эту королевскую прихоть, какъ залогъ, подававшій великія надежды все болѣе и болѣе унывавшимъ поборникамъ прежней умственной образованности²; но епископъ Григорій, болѣе суровый характеромъ и не столь ослѣпленный обаяніемъ власти, не раздѣлялъ этихъ упованій. Съ какимъ бы видомъ онъ ни выслушивалъ авторскія тайны внука Клодовига, что бы ни говорилъ при этомъ, всегда въ глубинѣ души своей онъ ощущалъ одно лишь горькое презрѣніе къ писателю, которому долженъ былъ льстить, какъ королю. Въ христіанскихъ поэмахъ, сочиняемыхъ Гильперикомъ по образцу поэмъ священника Седулія³, онъ видѣлъ только наборъ нескладныхъ стиховъ без всякой мѣры, въ которыхъ, по незнанію начальныхъ основаній просодіи, долгіе слоги стояли на мѣстѣ краткихъ, а краткіе на мѣстѣ долгихъ. Что касается до мелкихъ сочиненій, не столь высокопарныхъ, какъ напримѣръ — гимны, вставляемые въ литургію, то Григорій признавалъ ихъ негодными, и вообще въ неловкихъ попыткахъ этого невѣжественнаго ума, ощупью старавшагося просвѣтиться, онъ не умѣлъ отличить ни дѣльныхъ намѣреній, ни дѣствительно хорошей стороны⁴.

Руководимый проблескомъ здраваго смысла, Гильперикъ пожелалъ выразить латинскими буквами звуки германскаго языка; съ этою цѣлію онъ придумалъ ввести въ азбуку четыре буквы своего изобрѣтенія, между которыми была одна, присвоенная выговору, выраженному въ послѣдствіи чрезъ w⁵. Такимъ образомъ собственныя имена германскаго происхожденія, въ текстахъ, написанныхъ по-латыни, должны были получить правильную и постоянную орѳографію. Но ни этотъ результатъ, котораго въ-послѣдствіи съ такимъ трудомъ добивались, ни мѣры, принятыя въ то время для его достиженія, повидимому, не были одобряемы епископомъ, слишкомъ упрямымъ, или слишкомъ предубѣжденнымъ. Онъ только улыбался съ сожалѣніемъ, видя, что властитель варварскаго племени обнаруживаетъ притязаніе исправить римскую азбуку, и письмами, разосланными къ графамъ городовъ и городскимъ сенатамъ, приказываетъ, чтобы во всѣхъ общественныхъ школахъ учебныя книги были выскоблены пемзой и переписаны по новому способу⁶.

Однажды король Гильперикъ, отведя турскаго епископа въ сторону, какъ-бы по дѣлу чрезвычайно важному, приказалъ одному изъ своихъ письмоводителей прочесть только-что написанное имъ небольшое разсужденіе, касавшееся высшихъ богословскихъ вопросовъ. Главное положеніе, доказываемое въ этой книгѣ, необыкновенно дерзкой, заключалось в томъ, что Святая Троица не должна быть выражаема различіемъ лицъ, но что ее слѣдуетъ называть однимъ только именемъ — именемъ Бога; что недостойно придавать Богу значеніе лица, какъ будто человѣку, сотворенному изъ костей и плоти; что Тотъ, Кто есть Богъ Отецъ, есть Тотъ же, Кто и Сынъ Божій, Тотъ же, Кто и Духъ Святой; и что Тотъ, Кто есть Духъ Святой, есть Тотъ же, Кто и Богъ Отецъ, и Тотъ же, Кто и Сынъ Божій; что въ этомъ видѣ являлся Онъ патріархамъ и пророкамъ и былъ возвѣщенъ Писаніемъ⁷. При первыхъ словахъ этого новаго символа вѣры Григорій объятъ былъ сильнымъ внутреннимъ волненіемъ, ибо съ ужасомъ узналъ ересь Савеллія, самую опасную изъ всѣхъ, послѣ аріанской, потому-что, подобно аріанской, она опиралась, повидимому, на здравый смыслъ⁸. Неизвѣстно, въ книгахъ ли почерпнулъ король это ученіе, которое думалъ возобновить, или самъ собою дошелъ до него ложнымъ умствованіемъ, но онъ столько же былъ тогда убѣжденъ въ истинѣ своего догмата, сколько доволенъ искуснымъ его изложеніемъ. Обнаруженные епископомъ знаки неодобренія, все болѣе и болѣе ясные, удивили и до крайности разгнѣвили Гильперика. Соединяя требовательность философа, признающаго себя совершенно правымъ, съ самовластіемъ владыки, не терпящего противорѣчій, онъ заговорилъ первый и сказалъ грубо: «Я хочу, чтобы вы этому вѣрили, ты и другіе церковноучители⁹».

Призвавъ на помощь свое спокойствіе и свою обычную твердость, Григорій отвѣтствовалъ на это повелительное объявленіе: «Преблагочестивый король, подобаетъ тебѣ оставить это заблужденіе и послѣдовать ученію, завѣщанному намъ апостолами, а по нихъ и отцами церкви, которому поучали Иларій, епископъ пуатьескій, и Евсевій, епископъ верёйльскій, и которое ты исповѣдалъ при крещеніи¹⁰». — «Но», отвѣчалъ Гильперикъ съ возраставшею досадой: «извѣстно, что въ этомъ пунктѣ Иларій и Евсевій сильно противорѣчатъ другъ другу». Возражать было трудно, и Григорій чувствовалъ, что самъ себя поставилъ въ невыгодное положеніе. Избѣгая затрудненій прямаго отвѣта, онъ началъ говорить такъ: «Ты долженъ остерегаться произносить слова, оскорбительныя для Бога и Святыхъ Его¹¹»; и потомъ, перейдя къ изложенію православной вѣры, такъ, какъ-бы изъяснялъ ее съ каѳедры, прибавилъ: «Знай, что разсмотренные отдѣльно, Богъ-Отецъ, Богъ-Сынъ, Богъ Духъ Святой различны другъ отъ друга. Не Отецъ воплотился и не Духъ Святой, а Сынъ, ради искупленія рода человѣческаго, Тотъ, Кто былъ Сынъ Божій, сдѣлался также Сыномъ Дѣвы. Не Отецъ страдалъ и не Духъ Святой, но Сынъ, дабы Тотъ, Кто пріялъ плоть въ семъ мірѣ, былъ принесенъ и въ жертву за міръ. Ты говоришь о лицахъ, но ихъ разумѣть должно не тѣлесно, а духовно, и хотя въ сущности ихъ три, но въ нихъ единая вѣчность, единая слава, единое всемогущество¹²».

Это подобіе пастырскаго увѣщанія было прервано королемъ, который, не желая болѣе слушать, вскричалъ сердито: «Я прочту это тѣмъ, кто болѣе тебя смыслитъ, и они согласятся со мною¹³». Слова эти укололи Григорія, который, самъ воспламенясь и забывъ осторожность, возразилъ: «Никто знающій и сыслящій и развѣ только безумный прійметъ когда-нибудь то, что ты предлагаешь¹⁴». Нельзя выразить, что произошло тогда въ душѣ Гильперика, онъ оставилъ епископа, не сказавъ ни слова, но яростный трепетъ показалъ, что король, богословъ и словесникъ, нисколько не утратилъ свирѣпаго характера своихъ предковъ. Черезъ нѣсколько дней, онъ вздумалъ испытать впечатлѣніе своей книги надъ Сальвіемъ, епископомъ альбійскимъ, и когда эта вторая попытка удалась не лучше первой, онъ вдругъ потерялъ бодрость и съ такою же легкостью отказался отъ мнѣній своихъ о существѣ Божіемъ, съ каким упрямствомъ прежде ихъ поддерживалъ¹⁵.

Не оставалась уже никакого признака этой важной распри, когда въ 581 году король Гильперикъ переѣхалъ на лѣто въ помѣстье Ножанъ, на берега Марны, близь сліянія ея съ Сеною. Турскій епископъ, совершенно примиренный съ королемъ, явился къ нему на поклонъ въ новое его жилище, и въ то время, когда онъ тамъ находился, великое событіе нарушило обычное однообразіе придворной жизни¹⁶. То было возвращеніе пословъ, отправленныхъ въ Константинополь для поздравленія съ восшествіемъ на престолъ Тиверія, преемника Юстина-Младшаго. Послы возвратились въ Галлію моремъ, съ дарами отъ новаго императора королю Гильперику: но вмѣсто того, чтобы высадиться въ Марсели, за обладаніе которой спорили въ то время король Гонтранъ и опекуны юнаго короля Гильдеберта, они почли болѣе для себя безопасною иноземную пристань, а именно городъ Агдъ, принадлежавшій королевству Готовъ¹⁷. Корабль ихъ, застигнутый бурею у береговъ Септиманіи, разбился о подводные камни, и пока сами послы спасались вплавь, весь грузъ былъ расхищенъ прибрежными жителями. По счастію сановникъ, правившій Агдомъ, отъ имени короля Готовъ, счелъ обязанностью вступиться, и приказалъ возвратить Франкамъ, если не всѣ ихъ пожитки, то по-крайней-мѣрѣ большую часть богатыхъ даровъ, предназначенныхъ королю¹⁸. Они прибыли такимъ образомъ въ Ножанъ, къ великой радости Гильперика, поспѣшившаго выставить на показъ своимъ гостямъ и литамъ все, что было вручено ему отъ имени императора, драгоцѣнныя ткани, золотую посуду и разнаго рода украшенія¹⁹.

Изъ множества любопытныхъ и великолѣпныхъ вещей, особенное вниманіе турскаго епископа привлекли большіе золотые медальоны, можетъ-быть потому, что ему пріятно было смотрѣть на символъ образованной монархіи; на лицевой сторонѣ ихъ изображена была голова императора, съ надписью: Тиверій Константинъ на вѣкъ августѣшій, а на оборотѣ запряженная четырьмя конями колесница, на которой стояла крылатая женщина, съ слѣдующей надписью: Слава Римлянъ. Каждая медаль имѣла около фунта вѣсу и всѣ онѣ были выбиты въ память начала новаго царствованія²⁰. При видѣ этихъ великолѣпныхъ произведеній искусствъ имперіи и знаковъ императорскаго величія, король Гильперикъ, какъ-будто опасаясь какого-либо невыгоднаго для себя сравненія, вздумалъ представить образцы собственной роскоши. Онъ приказалъ принесть и поставить рядомъ съ дарами, на которые любовались его придворные, одни съ простодушнымъ удивленіемъ, другіе завистливыми глазами, изготовленное по его повелѣнію огромное золотое блюдо, усыпанное драгоцѣнными каменьями. Это блюдо предназначенное для украшенія королевскаго стола въ торжественные празднества, было не менѣе пятидесяти фунтовъ вѣсомъ²¹. Увидѣвъ его, всѣ присутствовавшіе вскричали отъ удивленія предъ цѣнностью матеріала и красотою отдѣлки. Король, молча, наслаждался нѣсколько времени удовольствіемъ, которое доставляли ему эти похвалы, и потомъ сказалъ съ гордымъ и самодовольнымъ выраженіемъ: «Я это сдѣлалъ для увеличенія славы и блеска франкскаго народа, и Если Богъ продлитъ жизнь мою, то многое еще сдѣлаю²²».

Совѣтникомъ и повѣреннымъ Гильперика въ его предпріятіяхъ, по части роскоши или покупокъ дорогихъ вещей, былъ парижскій Еврей, по имени Прискъ. Онъ также находился тогда въ Ножанѣ; король очень любилъ его, частопризывалъ къ себѣ и даже снисходилъ въ обращеніи съ нимъ до нѣкоторой короткости²³. Посвятивъ нѣсколько времени надзору за работами и осмотру сельскихъ произведеній въ своемъ обширномъ помѣстьѣ на Марнѣ, Гильперикъ вздумалъ переѣхать въ Парижъ и поселиться въ древнемъ императорскомъ дворцѣ, остатки котораго существуютъ донынѣ на лѣвомъ берегу Сены. Въ день отъѣзда, когда король отдавалъ уже приказаніе запрягать повозки съ поклажей, за которыми намѣренъ былъ слѣдовать самъ верхомъ съ своими людьми, епископъ Григорій явился къ нему откланиваться, и пока онъ прощался, прибылъ на поклонъ также и Еврей Прискъ²⁴. Гильперикъ, бывшій въ тотъ день въ веселомъ расположеніи духа, взялъ, шутя, Еврея за волосы и, слегка наклоняя ему голову, сказалъ Григорію: «Прійди, пастырь Божій, и возложи на него руки²⁵».

Такъ-какъ Прискъ оборонялся и съ ужасомъ отступалъ отъ благословенія, которое, по его вѣрѣ слдѣлало бы его виновнымъ въ святотатствѣ, то король сказалъ ему: «О! тупой разумъ, невѣрное племя, не постигающее Сына Божія, обѣтованнаго ему устами его же пророковъ, не постигающее таинствъ церкви, изображаемыхъ собственными его обрядами²⁶». Сказавъ это, онъ выпустилъ изъ рукъ волосы Еврея, который тотчасъ же, оправился отъ испуга и отвѣчая не менѣе рѣзко возразилъ: «Богъ не вступаетъ въ бракъ, не имѣетъ въ томъ нужды, отъ Него не родится потомство, Онъ не терпитъ раздѣленія власти, Онъ, рекшій устами Моисея: Виждь, виждь. Я Господь, и нѣтъ другаго Богакромѣ Меня! Я навожу смерть и даю жизнь, Я погубляю и исцѣляю²⁷».

Ни мало не оскорбляясь такою смѣлостью рѣчей, король Гильперикъ былъ восхищенъ тѣмъ, что шутка дала ему поводъ блеснуть въ правильномъ спорѣ своими богословскими познаніями, чистыми на этотъ разъ отъ всякой ереси. Принявъ важный видъ и спокойный тонъ духовнаго наставника, поучающаго оглашенныхъ, онъ отвѣчалъ: «Богъ отъ вѣка духовно родилъ Сына, Который ни юнѣе его временемъ, ни слабѣе мощью, о Которомъ Самъ Онъ глаголет: Изъ чрева прежде денницы родихъ тя²⁸. Сына сего, прежде вѣкъ рожденнаго, послалъ Онъ, въ послѣдніе вѣки, въ міръ, для исцѣленія его, какъ говоритъ пророкъ твой: Посла слово свое и исцѣли я²⁹. Если ты утверждаешь, что Онъ не рождаетъ, то послушай, что сказуетъ пророкъ твой, говоря о Господѣ: Не се ли азъ родящую сотворихъ³⁰. Но подъ этимъ разумѣетъ Онъ народъ, который долженъ возродиться въ Немъ вѣрою³¹.» Еврей, все болѣе и болѣе ободряемый споромъ, возразилъ: «Возможно ли, чтобъ Богъ сдѣлался человѣкомъ, чтобы родился отъ женщины, претерпѣлъ біеніе лозами и былъ приговоренъ къ смерти³²»?

Это возраженіе коснулось одной изъ слабѣйшихъ сторонъ разума короля; онъ казался удивленнымъ, и, незная, чтò отвѣчать, хранилъ молчаніе. Пришло время вступиться турскому епископу³³: — «Если Сынъ Божій» — сказалъ онъ Приску: — «если Самъ Богъ пріялъ плоть человѣческую, то ради лишь насъ, а отюдь не ради Своей нужды; ибо Онъ могъ искупить человѣка отъ цѣпей грѣховныхъ и рабства діавольскаго только облекшись въ человѣчество. Не изберу свидѣтельствъ моихъ изъ Евангелія и апостоловъ, которымъ ты не вѣришь, но изъ твоихъ же книгъ, дабы поразить тебя собственнымъ мечемъ твоимъ, какъ древле, глаголятъ, убилъ Давидъ Голіаѳа³⁴. Познай же отъ одного изъ твоихъ пророковъ, что Господь долженъ былъ явиться въ человѣческомъ образѣ: «Богъ есть человѣкъ, говоритъ онъ, и кто сего не знаетъ? А въ другомъ мѣстѣ: Сей богъ нашъ не вмѣнится инъ къ нему. Изобрѣте всякъ путь хитрости, и даде ю Іакову, отроку своему, и Ізраилю возлюбленному отъ него. Посемъ на земли явися и съ человѣки поживе³⁵. О томъ, что Онъ родился отъ Дѣвы, слушай также пророка своего, глаголящаго: Се дѣва во чревѣ зачнетъ и родитъ сына, и наречеши имя ему Еммануилъ, что значитъ Господь съ нами³⁶. А что онъ долженъ быть избіенъ лозами, истерзанъ гвоздями и подвергнутъ инымъ позорнымъ истязаніямъ, другой пророкъ сказалъ: Ископаша руцѣ мои и нозѣ мои, раздѣлиши ризы моя себѣ³⁷. И ещё: И даша въ снѣдь мою жельчи и въ жажду мою напоиша мя оцта³⁸».

«Однакоже, что могло заставить Бога подвергнуться такимъ страстямъ?» спросилъ Еврей. Епископъ могъ видѣть изъ этого вопроса, что его не поняли, или можетъ-быть худо слушали; однако онъ продолжалъ, не обнаруживъ ни малѣйшаго нетерпѣнія³⁹: «Я уже сказалъ тебѣ, что Богъ сотворилъ человѣка невиннымъ, но, опутанный хитростью змія, человѣкъ нарушилъ завѣтъ Господа и за эту вину свою, изгнанный изъ райскаго жилища, подвергся трудамъ міра сего. Смертію Христа, Единороднаго Сына Божія, примиренъ былъ онъ съ Богомъ-Отцомъ⁴⁰».

«Но развѣ Богъ не могъ послать пророковъ и апостоловъ для возвращенія человѣка на путь спасенія, не унижая Себя воплощеніемъ⁴¹»? Снова возразилъ Еврей. — Епископъ, сохраняя свое спокойствіе и важность, отвѣтствовалъ: «Родъ человѣческій не переставалъ грѣшить съ самаго начала: ни воды потопа, ни огнь содомскій, ни язвы египетскія, ни чудо, разверзшее хляби Чермнаго Моря и Іордана, ничто не могло устрашить его. Онъ вѣчно противился закону Господа, не вѣрилъ пророкамъ, и мало того, что не вѣрилъ, но даже предалъ смерти тѣхъ, кто проповѣдовалъ ему о покаяніи. И такъ, если бы Самъ Богъ не снизошелъ искупить его, никто другой не могъ бы совершить подвигъ спасенія⁴². Мы возродились Его рожденіемъ, омылись его крещеніемъ, исцѣлились Его ранами, возстановились Его воскресеніемъ, прославились Его вознесеніемъ, и дабы разумѣли мы, что Онъ явится для уврачеванія нашихъ недуговъ, одинъ изъ твоихъ пророковъ сказалъ: Язвою его мы исцѣлѣхомъ⁴³. А въ другомъ мѣстѣ: Сей грѣхъ наша носить и о насъ болѣзнуетъ; той же язвень быстъ за грѣхи наша и мученъ быстъ за беззаконія наша⁴⁴. И еще: Яко овча на заколеніе ведеся, и яко агнецъ предъ стригущимъ его безгласенъ, тако не отверзаетъ устъ своихъ. Яко вземлется отъ земли животъ его, во смиреніи его судъ его взятся. Родъ же его кто исповѣстъ? Господь Саваоѳъ имя ему⁴⁵. Самъ Іаковъ, отъ котораго ты хвалишься происхожденіемъ, благословляя сына своего Іуду, сказалъ ему, какъ будто говорилъ Христу, Сыну Божію: Поклонятся тебѣ сынове отца твоего. Скименъ львовъ Іуда; отъ лѣторосли сыне мой возшелъ еси, возлегъ уснулъ еси яко левъ и яко скименъ: кто возбудитъ его⁴⁶»?

Эта рѣчь, запечатлѣнная величіемъ, не произвела никакого дѣствія на умъ Еврея Приска; онъ пересталъ поддерживать споръ, но нисколько не казался поколебленнымъ⁴⁷. Когда король замѣтилъ, что онъ молчалъ съ видомъ человѣка, не желающаго ни въ чемъ уступить, то обратился къ турскому епископу и сказалъ: «Святой пастырь, пусть минуетъ несчастнаго твое благословеніе; я же скажу тебѣ, какъ Іаковъ сказалъ ангелу, бесѣдовавшему съ нимъ: не пущу тебѣ, аще не благословиши, мене⁴⁸». Послѣ этихъ словъ, не лишенныхъ пріятности и достоинства, Гильперикъ спросилъ воды для омовенія рукъ себѣ и епископу, и когда они оба омылись, то Григорій, возложивъ правую руку на главу короля, благословилъ его во имя Отца и Сына и Святаго Духа⁴⁹.

Тутъ же стояли на столѣ хлѣбъ, вино, а вѣроятно и разныя другія яства, назначенныя для угощенія знатныхъ особъ, приходившихъ откланиваться къ отъѣзжавшему королю. По обычаю франкской вѣжливости, Гильперикъ пригласилъ турскаго епископа не оставлять его, не отвѣдавъ чего нибудь отъ стола его. Епископъ взялъ хлѣбъ, осѣнилъ его крестнымъ знаменіемъ и, переломивъ на двѣ части, одну оставилъ себѣ, а другую подалъ королю, который вкусилъ стоя. Потомъ оба налили себѣ вина и отпили вмѣстѣ на прощанье⁵⁰. Епископъ распорядился объ отъѣздѣ въ свою епархію; король сѣлъ на лошадь, окруженный своими людьми и слугами, и проважалъ вмѣстѣ съ ними крытую повозку, въ которой ѣхали королева и дочь ея, Ригонта. Семейство нейстрійскаго короля, нѣкогда многочисленное, состояло тогда только изъ этихъ двухъ женщинъ. Оба сына Гильперика и Фредегонды умерли въ предшествовавшемъ году, похищенные заразою; послѣдній изъ сыновей Авдоверы погибъ почти въ то же время кровавою смертью, мрачныя подробности которой будутъ предметомъ послѣдующаго разсказа⁵¹.

Религіозное преніе, такъ странно вызванное шуткой, оставило, повидимому, сильное впечатлѣніе въ умѣ короля Гильперика. Во время пребыванія своего въ Парижѣ, онъ не переставалъ предаваться глубокимъ размышленіямъ о невозможности убѣдить Евреевъ и привлечь ихъ, словопреніемъ, въ лоно церкви. Эти размышленія занимали его даже среди великихъ политическихъ распрей и заботъ завоевательной войны, которую велъ онъ на югѣ⁵²; послѣдствіемъ того былъ королевскій указъ 582 года, повелѣвавшій креститься всѣмъ Евреямъ, жившимъ въ Парижѣ. Это приказаніе, данное на имя графа или судьи города и написанное по обыкновенной формѣ, оканчивалось изреченіемъ, придуманнымъ королемъ, — изреченіемъ по-истинѣ варварскимъ, которое онъ привыкъ употреблять, иногда въ видѣ угрозы, иногда съ твердымъ намѣреніемъ испольнить его буквально: «Если кто ослушается нашихъ повелѣній, то наказать его, выколовъ ему глаза⁵³».

Объятые ужасомъ, Евреи повиновались и шли въ церковь внимать христіанскому поученію. Король, изъ пустаго тщеславія, не только самъ присутствовалъ, съ великою пышностью, при торжествѣ ихъ крещенія⁵⁴, но былъ даже воспріемникомъ многихъ изъ числа этихъ насильно обращенныхъ. Одинъ человѣкъ однако дерзнулъ ему воспротивиться и отказаться отъ отступничества; это былъ тотъ самый Прискъ, который такъ упорно спорилъ. Гильперикъ явилъ терпѣливость; онъ снова пытался убѣдить мудрствующій умъ Еврея, его оспоривавшаго⁵⁵; но послѣ безполезнаго увѣщанія, увидѣвъ безсиліе своего краснорѣчія, вскричалъ съ гнѣвомъ: «Если онъ не хочетъ вѣровать по доброй волѣ, то я силой заставлю его увѣровать⁵⁶». Еврей Прискъ, вверженный въ темницу, не терялъ бодрости; искусно воспользовавшись тонкимъ знаніемъ королевскаго характера, онъ затронулъ его слабую сторону и предложилъ ему богатые дары, съ условіемъ получить въ замѣнъ того кратковременную отсрочку. «Сынъ мой» говорилъ онъ: «долженъ въ скоромъ времени вступить въ супружество съ Еврейкою изъ Марсели; мнѣ нужно совершить только этотъ бракъ, послѣ чего я покорюсь, какъ и другіе, и перемѣню вѣру⁵⁷». Справедливъ ли былъ предлогъ и искренно ли обѣщаніе, Гильперикъ о томъ не заботился; прелесть золота въ мигъ укротила въ немъ ревность къ обращенію въ православіе, и онъ приказалъ освободить своего повѣреннаго. Такимъ образомъ одинъ Прискъ остался твердымъ и чистымъ совѣстью въ кругу своихъ единовѣрцевъ, которые, колеблясь между угрызеніями совѣсти и страхомъ, собирались втайнѣ праздновать субботу, а на другой день присутствовали при христіанскомъ церковнослуженіи⁵⁸.

Въ числѣ тѣхъ новообращенныхъ, которыхъ король Гильперикъ удостоилъ чести быть духовнымъ отцемъ, былъ нѣкто Фатиръ, родомъ изъ Бургундскаго Королевства, въ недавнее время поселившійся въ Парижѣ. Мрачный характером, едва отступилъ онъ отъ вѣры своихъ предковъ, какъ почувствовалъ глубокое раскаяніе; позоръ, въ который, какъ ему казалось, онъ себя повергнулъ, вскорѣ сдѣлался для него невыносимымъ. Вся горечь размышленій его превратилась въ жестокую зависть къ Приску, болѣе его счастливому, который могъ величаться, что остался чистъ отъ стыда и мученій, терзающихъ сердце отступника⁵⁹. Эта ненависть, питаемая въ тиши, возрасла до изступленія, и Фатиръ рѣшился умертвить того, чьему счастью завидовалъ. Всякій субботний день Прискъ отправлялся тайно исполнять обряды іудейскаго богослуженія въ одинъ отдаленный домъ, находившійся къ югу отъ города, на одной изъ двухъ римскихъ дорогъ, сходившися по близости небольшаго моста. Фатиръ вознамѣрился ждать его на пути, и взявъ съ собою рабовъ, вооруженныхъ кинжалами и мечами, расположился въ засадѣ на паперти базилики святаго Юліана. Несчастный Прискъ, ничего не подозрѣвая, шелъ своей дорогой; по обычаю Евреевъ, отправлявшихся въ храмъ, онъ не имѣлъ на себѣ никакого оружія и подпоясался покрываломъ, которымъ долженъ былъ накрыть голову во время молитвы и пѣнія псалмовъ⁶⁰. Его сопровождали нѣкоторые изъ друзей, но также, какъ и онъ, безоружные. Лишь только Фатиръ увидѣлъ ихъ въ близкомъ отъ себя разстояніи, какъ напалъ на нихъ съ мечем въ рукахъ, предводительствуя своими рабами, которые, одушевляясь яростью своего господина, рубили безъ разбора и подвергли одинаковой участи Приска и друзей его. Послѣ того, бросясь въ самое близкое и надежное убѣжище, убійцы укрылись всѣ вмѣстѣ въ базиликѣ св. Юліана⁶¹.

Оттого ли, что Прискъ пользовался у жителей Парижа большимъ уваженіем, или одного вида труповъ, разбросанныхъ на мостовой, достаточно было для возбужденія общаго негодованія, только народъ сбѣжался на мѣсто преступленія и значительная толпа, требуя смерти убійцъ, окружила со всѣхъ сторонъ базилику. Причетники, составлявшіе церковную стражу, такъ перепугались, что точтасъ же послали въ королевскій дворецъ, прося помощи и наставленія, какъ дѣйствовать. Гильперикъ велѣлъ отвѣчать, что желаетъ, чтобы жизнь крестнаго его сына Фатира была спасена, но что рабы должны быть изгнаны изъ обители и казнены смертію. Рабы эти, вѣрные до конца господину, которому служили въ добрѣ и злѣ, безъ ропота видѣли, какъ онъ убѣжалъ одинъ, при пособіи церковниковъ, и приготовились къ смерти⁶². Во избежаніе истязаній, которыми грозилъ имъ народный гневъ, и пытки, которая, по судебному порядку, должна была предшествовать казни, они единогласно положили, что одинъ изъ нихъ умертвитъ всѣхъ другихъ и потомъ поразитъ самаго себя, и избрали того, кто долженъ былъ исполнить обязанность палача. Рабъ, которому поручалось привести въ исполненіе это единодушное рѣшеніе, пронзилъ своихъ товарищей, одного за другимъ; но когда остался одинъ, то поколебался направить желѣзо на собственную свою грудь⁶³. Неясная надежда на спасеніе, или мысль продать свою жизнь по-крайней-мѣрѣ за дорогую цѣну, побудила его выбѣжать изъ базилики въ средину собравшагося народа. Размахивая мечемъ, еще покрытымъ кровью, онъ пытался пробиться сквозь толпу; но послѣ кратковременной борьбы былъ подавленъ числомъ и погибъ, тяжко изувѣченный⁶⁴. Фатиръ, для собственной безопасности, выпросилъ у короля дозволеніе возвратиться въ страну, изъ которой прибылъ; онъ отправился въ королевство Гонтрана, но родные Приска пустились по его слѣдамъ, настигли и смертію его отмстили убійство своего родственника⁶⁵.

Пока это происходило в Парижѣ, неожиданное происшествіе взволновало, въ концѣ 582 года, городъ Туръ, уже три года наслаждавшійся миромъ подъ управленіемъ новаго своего графа, Евномія. Тамъ снова явился Левдастъ, бывшій графъ, и не таинственно, а явно, съ обычною своею самоувѣренностью и кичливостью. Онъ имѣлъ при себѣ королевскій указъ, которымъ дано было ему право возвратить изъ ссылки жену, вступить въ обладаніе недвижимымъ имуществомъ и жить въ прежнемъ своемъ домѣ⁶⁶. Этою милостью, казавшуюся ему первымъ шагомъ къ новому возвышенію, онъ обязанъ былъ ходатайству многочисленныхъ друзей своихъ при дворѣ, изъ числа вождей франкскаго племени, сочувствовавшихъ ему по буйству характера. Въ-продолженіи почти двухъ лѣтъ они не переставали докучать настояніями своими, то королю Гильперику, то членамъ бренскаго собора, то самой Фредегондѣ, сдѣлавшейся доступнѣе по смерти обоихъ сыновей, обезпечивавшихъ ея участь въ будущемъ. Уступая необходимости пріобрѣсть любовь народа, и заглушая, ради предусмотрительности, свою ненависть и жажду мщенія, она съ своей стороны согласилась на снятіе съ человѣка, обвинявшаго ее въ прелюбодѣяніи, отлученія, надъ нимъ тяготѣвшаго. Пользуясь этимъ обѣщаніемъ забвенія и помилованія, друзья Левдаста стали еще усильнѣе ходатайствовать у епископовъ. Они ходили отъ одного къ другому, прося скрѣпить бумагу, въ которой, въ видѣ пастырскаго посланія, было написано, что осужденный по бренскому приговору можетъ быть свнова принятъ въ лоно церкви и допущенъ къ христіанскому причащенію. Имъ удалось такимъ образомъ получить согласіе и собрать подписи довольно большаго числа епископовъ; но, или по какой-то осторожности, или изъ опасенія неудачи, не было сдѣлано никакого сношенія съ тѣмъ, кого Левдастъ хотѣлъ погубить своимъ лживымъ обвиненіемъ.

Потому-то Григорій и былъ крайне удивленъ, узнавъ, что злѣйшій врагъ его, отлученный соборомъ и изгнанный королемъ, возвратился, съ милостивымъ указомъ, на жительство въ турскую землю. Онъ былъ изумленъ еще болѣе, когда посланный отъ Левдаста представилъ ему бумагу, скрѣпленную епископами и просилъ его согласиться съ ними на снятіе съ негоотлученія⁶⁷. Подозрѣвая какой-нибудь новый замыселъ, изобретѣнный съ цѣлію опутать его, Григорій сказалъ посланному: «Можешь ли показать мнѣ также письмо королевы, за которую преимущественно онъ былъ лишенъ христіанского причащенія»? Отвѣтъ былъ отрицательный, и Григорій продолжалъ: «Когда я увижу повелѣніе королевы, тогда немедленно допущу его къ причащенію⁶⁸». Благоразумный епископъ не довольствовался этими словами; онъ отправилъ нарочнаго освѣдомиться, отъ своего имени, на счетъ подлинности представленной ему бумаги и намѣреній королевы Фредегонды. Она отвѣчала на его вопросы письменно, въ слѣдующихъ выраженіяхъ: «Понуждаемая множествомъ лицъ, я не могла не дозволить ему отправиться въ Туръ; нынѣ прошу тебя не соглашаться на примиреніе съ нимъ и не давать ему изх рукъ твоихъ евлогій, пока мы окончательно не придумаемъ, какъ поступить лучше⁶⁹».

Епископъ Григорій зналъ языкъ Фредегонды; онъ ясно видѣлъ, что она помышляла не о прощеніи, но о мести и убійствѣ⁷⁰. Забывая личныя свои оскорбленія, онъ сжалился надъ человѣкомъ, который нѣкогда замышлялъ его погибель, а нынѣ самъ себя предавалъ, по недостатку разсудительности и благоразумія. Онъ призвалъ къ себѣ тестя Левдаста и, показавъ ему записку зловѣщей краткости, убѣждалъ употребить осторожность и присовѣтовать зятю снова укрыться, пока онъ вполнѣ не увѣрится въ смягченіи королевы⁷¹. Но этотъ совѣтъ, внушенный евангельскою любовью, былъ и не понятъ и дурно принятъ. Левдастъ, судя о другихъ по самому себѣ, вообразилъ, что человѣкъ, которому онъ былъ врагомъ, могъ только думать о томъ, какъ бы разставить ему сѣти или обмануть его. Вмѣсто того, чтобы явиться болѣе осмотрительнымъ, онъ какъ-будто принялъ совѣтъ въ обратномъ смыслѣ и, перйдя отъ безпечности къ самой дерзкой отвагѣ, рѣшился представиться лично королю Гильперику. Онъ выѣхалъ изъ Тура въ половинѣ 583 года и отправился по дорогѣ къ городу Мелёну, который въ то время король лично держалъ въ осадѣ⁷².

Эта осада была только введеніемъ къ полному вторженію во владѣнія короля Гонтрана, задуманному Гильперикомъ съ тѣхъ поръ, когда прежнія честолюбивыя желанія его осуществились завоеваніемъ почти всѣхъ аквитанскихъ городовъ. Сдѣлавшись, менѣе нежели въ шесть лѣтъ, при помощи воинскихъ дарованій Галло-Римлянина Дезидерія⁷³, единственнымъ обладателемъ обширнаго пространства земель, лежавшихъ между южными предѣлами Берри, Луарою, Океаномъ, Пиренеями, Одою и Севеннами, онъ задумалъ, можетъ быть, по внушенію того же отважнаго воина. Еще болѣе смѣлое предпріятіе присоединить къ нейстріскимъ провинціямъ цѣлое королевство Бургундовъ. Для обезпеченія успѣха въ этомъ трудномъ дѣлѣ, онъ завелъ интриги съ главнѣйшими вельможами Австразіи, многихъ подкупилъ и принялъ посольство, отправленное ими для заключенія съ нимъ, отъ имени юнаго короля Гильдеберта, наступательнаго союза противъ Гонтрана⁷⁴. Договоръ былъ составленъ и подтвержденъ взаимными клятвами въ первыхъ мѣсяцахъ 583 года; вслѣдъ за тѣмъ король Гильперикъ собралъ войско и началъ съ своей стороны войну, не дожидаясь дѣйствительнаго содѣйствія австразійскихъ силъ⁷⁵.

Планъ его дѣйствий, въ которомъ легко увидать вліяніе посторонняго болѣе высокаго ума, былъ новымъ плодомъ совѣтовъ искуснаго галлоримскаго вождя, онъ состоялъ въ предварительномъ покореніи, внезапнымъ нападеніемъ, двухъ главнѣйшихъ пунктовъ восточной границы королевства Бургондовъ, города Буржа и зàмка Мелёна. Король самъ хотѣлъ предводительствовать арміею, назначенною на этотъ второй пунктъ, а дѣйствія противъ Буржа, съ многочисленнымъ войскомъ, набраннымъ на югѣ отъ Луары, предоставилъ Дезидерію, котораго сдѣлалъ тулузскимъ герцогомъ. Повелѣніе, разосланное нейстрійскимъ приказомъ герцогамъ тулузскому, пуатьескому и бордоскому, вооружить поголовно земство ихъ провинцій, отличалось необыкновенно-выразительною краткостію: «Вступите въ буржскую землю и, достигнувъ города, заставьте его присягнуть намъ въ вѣрности⁷⁶.

Пуатьескій герцогъ Берульфъ призвалъ къ войнѣ Пуату, Турень, Анжу и нантскій округъ; Бладастъ, герцогъ бордоскій, вооружилъ жителей обоихъ береговъ Гаронны, а герцогъ тулузскій Дезидерій собралъ подъ своими знаменами вольныхъ людей изъ окрестностей Тулузы, Альби, Кагора и Лиможа. Эти послѣдніе два вождя, соединивъ свои силы, вступили въ Берри съ юга, а герцогъ Берульфъ съ запада⁷⁷. Обѣ наступательныя арміи состояли почти исключительно изъ людей галло-римскаго племени; одна изъ южныхъ, бывшая подъ начальствомъ Дезидерія, лучшаго изъ нейстрійскихъ вождей, опередила другую, и не смотря на огромное разстояніе, которое ей слѣдовало пройти, первая достигла буржскихъ предѣловъ. Узнавъ о приближеніи непріятеля, жители Буржа и его округа не устрашились грозившей имъ опасности. Буржъ, когда-то одинъ изъ самыхъ могущественныхъ и воинственныхъ городовъ въ Галліи, сохранялъ древнія преданія о своей славѣ и силѣ; въ немъ чувство народной гордости было связано съ воспоминаніями о прежнемъ значеніи своемъ подъ римскимъ управленіемъ, которыми онъ пользовался тогда какъ главный городъ провинціи, замѣчательный великолѣпіемъ своихъ общественныхъ зданій и знатностью туземныхъ сенаторскихъ фамилій.

Такой городъ, хотя и былъ въ упадкѣ со времени владычества варваровъ, однако могъ представить доказательства своей силы, и не легко было принудить его къ тому, чего онъ не желалъ самъ. Потому ли, что о правленіи Гильперика шла дурная слава, или потому, что буржскіе граждане не хотѣли переходить изъ одной власти подъ другую, только они твердо стояли за ту, которой были подчинены со времени сліянія прежняго Орлеанскаго Королевства съ королевствомъ Бургондовъ. Рѣшась не только выдержать осаду, но даже идти на встрѣчу непріятеля, они выслали изъ города пятнадцать тысячь ратниковъ въ полномъ боевомъ вооруженіи⁷⁸.

Это войско встрѣтило, въ нѣсколькихъ лье къ югу отъ Буржа, армію Дезидерія и Бладаста, несравненно сильнѣйшую и сверхъ того имѣвшую преимущество находиться подъ предводительствомъ искуснаго полководца. Не смотря на такія невыгоды, Беррійцы не поколебались начать битву; они стояли твредо и бой былъ такъ кровопролитенъ, что погибло, по слухамъ, до семи тысячь человѣкъ съ той и другой стороны⁷⁹. Сначала оттѣсненные назадъ, южане одолѣли подъ конецъ численнымъ превосходствомъ. Гоня передъ собою остатки побѣжденнаго войска, они продолжали идти на Буржъ и, словно варварскія орды, предавали разоренію все встрѣчавшееся на дорогѣ: они жгли дома, грабили церкви, вырывали виноградныя лозы и срубали на корню деревья. Такимъ образомъ дошли они до стѣнъ Буржа, подъ которыми присоединилась къ нимъ армія Берульфа.⁸⁰ Городъ заперъ ворота и пораженіе гражданъ его въ открытомъ полѣ не сдѣлало его ни менѣе гордымъ, ни болѣе расположеннымъ къ сдачѣ на предложенія нестрійскихъ вождей. Дезидерій и оба его сподвижника обложили городъ со всѣхъ сторонъ и, по забытымъ преданіямъ римскаго военнаго искусства, начали проводить свои линіи и строить осадныя машины⁸¹.

Сборнымъ мѣстомъ для войска, которое должно было дѣствовать противъ Мелёна, назначенъ былъ городъ Парижъ; въ продолженіи нѣсколькихъ мѣсяцевъ оно стекалось туда со всѣхъ сторонъ и причиняло жителямъ всякаго рода убытки и притѣсненія⁸². Въ этой арміи, набранной на сѣверѣ и въ срединѣ Нейстріи, большинство составляли люди франкскаго происхожденія, а туземное галльское племя было въ меньшемъ числѣ. Когда Гильперикъ увѣрился, что собралъ довольно народа, то отдалъ приказъ къ выступленію и пошелъ, во главѣ своей дружины, по юговосточной римской дорогѣ. Войска слѣдовали вдоль по лѣвому берегу Сены, которая, въ недальнемъ разстояніи отъ Парижа, принадлежала королевству Гонтрана. Они шли безпорядочно и нестройно, разсыпаясь вправо и влѣво для грабежей и поджоговъ; расхищали имущество въ домахъ, скотъ, лошадей и людей, которыхъ, связавъ попарно, гнали какъ военноплѣнныхъ, позади длинной вереницы повозокъ⁸³.

Всѣ села, лежавшія къ югу отъ Парижа, отъ Этампа до Мелёна, были раззорены; опустошеніе коснулось самыхъ окрестностей послѣдняго города, когда нейстрійскія дружины остановились осаждать его. Подъ руководствомъ такого неопытнаго вождя, каковъ былъ Гильперикъ, осада эта не могла не быть продолжительною. Мелёнскій зàмокъ, построенный, подобно Парижу, на островѣ Сены, считали тогда, по его положенію, весьма крѣпкимъ мѣстомъ; онъ былъ почти безопасенъ отъ ярыхъ, но неискусныхъ нападеній скопища людей, незнакомыхъ съ осадными работами и только способныхъ на то, чтобъ подъѣхать къ нему на лодкахъ и отважно сразиться подъ его стѣнами. Дни и мѣсяцы проходили въ безполезно возобновляемыхъ попыткахъ къ приступу, гдѣ франкскіе воины, конечно, совершили многіе подвиги храбрости, но наконецъ потеряли терпѣніе. Скучая продолжительною стоянкой, они все болѣе и болѣе выходили изъ повиновенія, пренебрегали службой и дѣятельно занимались толкьо разъѣздами для отысканія добычи⁸⁴.

Таковъ былъ духъ арміи, стоявшей подъ Мелёном, когда Левдастъ, съ надеждою и увѣренностію, прибылъ въ главную квартиру короля Гильперика. Онъ былъ радушно принятъ воинами, которые снова нашли въ немъ стараго сотоварища, храбраго въ битвѣ, веселаго за столомъ и смѣлаго въ игрѣ; но когда онъ пытался получить доступъ къ особѣ короля, то всѣ его просьбы и даже ходатайства самыхъ знатныхъ и сильныхъ друзей были отвергнуты. Когда гнѣвъ Гильперика утихалъ и не страдали его матеріальныя выгоды, тогда онъ легко прощалъ оскорбленія и потому, вѣроятно, уступилъ бы просьбамъ окружавшихъ и допустилъ бы къ себѣ обвинителя Фредегонды, еслибъ не былъ удерживаемъ боязнію разгнѣвать королеву и навлечь на себя ее упреки. Бывшій графъ турскій, тщетно прибѣгавшій къ посредничеству владѣтелей и вождей, рѣшился на другое средство: пріобрѣсть любовь нисшихъ рядовъ арміи и возбудить въ свою пользу участіе большинства⁸⁵.

Благодаря самымъ недостаткамъ его характера, странной причудливости и безграничной хвастливости, онъ успѣлъ въ томъ совершенно и толпа, сдѣлавшаяся отъ праздности любопытною и воспріимчивою, скоро одушевилась самымъ пламеннымъ къ нему участіемъ. Когда, по его мнѣнію, настала пора испытать свою популярность, онъ потребовалъ, чтобы вся армія просила короля допустить его къ себѣ, и однажды, когда Гильперикъ объѣзжалъ ряды ставокъ онъ внезапно услышавъ эту просьбу, произнесенную тысячью голосовъ⁸⁶. Ходатайство вооруженной толпы, нейстройной и недовольной, было приказаніемъ: король согласился изъ опасенія, чтобы отказъ не возбудилъ мятежа, и объявилъ, что бренскій изгнанникъ можетъ ему представиться. Левдастъ тотчасъ же явился и палъ къ ногамъ короля, прося помилованія. Гильперикъ приказалъ ему встать, сказалъ, что искренно его прощаетъ, и примолвилъ съ видомъ почти отеческой благосклонности: «Веди себя благоразумно, пока я не увижусь съ королевой и она тебя не помилуетъ; ибо ты знаешь, что она въ правѣ считать тебя весьма виноватымъ⁸⁷».

Между-тѣмъ слухъ о двойномъ нападеніи на Мелёнъ и на Буржъ вывелъ короля Гонтрана изъ его бездѣйствія и обычной вовсе невоинственной безпечности. Со времени первыхъ побѣдъ Нейстрійцевъ въ Аквитаніи, онъ оказывалъ помощь городамъ своего удѣла только присылкою воеводъ, а самъ никогда не принималъ начальства надъ войскомъ. Угрожаемый прорывомъ западной своей границы въ двухъ различныхъ пунктахъ и вторженіемъ Нейстрійцевъ въ самое сердце своего королевства, онъ вознамѣрился лично идти на нейстрійскаго короля и вызвать его на рѣшительную битву, которая, по его убѣжденію, гдѣ германскія преданія смѣшивались съ христіанскими понятіями, долженствовала быть судомъ Божіимъ. Онъ приготовился на это великое дѣло молитвою, постомъ и раздачею милостыни и, собравъ лучшія свои войска, пошелъ съ ними къ Мелёну⁸⁸.

Въ недальнемъ разстоянии отъ этого города и становищъ Гильперика, Гонтранъ остановился, и какъ ни твердо было упованіе его на небесное покровительство, однако, по свойственной ему осторожности, онъ захотѣлъ на свободѣ вывѣдать размѣщеніе и готовность непріятеля къ бою. Онъ не замедлилъ узнать о безпорядкѣ, царствовавшемъ въ станѣ Нейстрійцевъ, и о безпечности, съ какою содержалась въ немъ стража днемъ и ночью. Собравъ эти свѣдѣнія, Гонтранъ распорядился такъ, чтобы подойдти какъ можно ближе къ осаждающему войску, не возбуждая его опасеній и бдительности; и однажды вечеромъ, когда не малая часть войска разсѣялась въ полѣ для добыванія корма и для грабежа, пользуясь случаемъ, онъ произвелъ на оставленныя линіи внезапное и искусное нападеніе. Нейстрійскіе ратники, застигнутые въ своемъ станѣ въ такое время, когда менѣе всего помышляли о битвѣ, не могли выдержать удара нападающихъ, а отряды кормовщиковъ, возвращавшихся въ разсыпную, были изрублены поголовно. Въ нѣсколько часовъ король Гонтранъ овладѣлъ полемъ битвы и такимъ образомъ одержалъ, какъ военачальникъ, свою первую и послѣднюю побѣду⁸⁹.

Не извѣстно, каково было участіе короля Гильперика въ этой кровавой схваткѣ; во время дѣла онъ, можетъ-быть, совершилъ чудеса храбрости, но послѣ пораженія, когда надлежало собрать остатки арміи и напасть въ свою очередь, у него не достало рѣшимости. Такъ какъ онъ былъ вообще не дальновиденъ, то малѣйшая неудача его смущала и внезапно лишала всякой бодрости и присутствія духа. Получивъ отвращеніе къ дѣлу, для котораго было поднято такое многочисленное войско, онъ помышлялъ только о мирѣ и рано утромъ послѣ бѣдственной ночи послалъ къ королю Гонтрану просить примиренія. Гонтранъ, всегда миролюбивый и нисколько не упоенный гордостью побѣды, самъ питалъ одно только желаніе поскорѣе кончить раздоръ и возвратиться къ спокойствію. Онъ отправилъ отъ себя пословъ, которые, встрѣтясь съ уполномоченными Гильперика, заключили съ ними мирный договоръ отъ имени обоихъ королей⁹⁰.

По этому договору, составленному на основаніи древнихъ германскихъ обычаевъ, короли условливались между собою, не какъ независимые государи, но какъ члены одного племени, подчиненные, не смотря на свой санъ, высшей власти, — законамъ народнымъ. Они соглалислись положиться на судъ старшинъ, избранныхъ изъ среды народа и духовенства и обещали другъ другу, что тотъ изъ нихъ, кто будетъ уличенъ въ нарушеніи закона, долженъ подчиниться условіямъ противника и дать ему вознагражденіе по приговору судей⁹¹. Чтобы согласить слова свои съ дѣломъ, нейстріскій король немедленно отправилъ къ тремъ герцогамъ, осаждавшимъ Буржъ, приказаніе снять осаду и очистить страну, самъ же возвратился въ Парижъ съ своимъ войскомъ, сократившимся въ числѣ, со множествомъ раненныхъ, и не столь грознымъ съ вида, но такъ же нестройнымъ и алчнымъ къ грабежу, какъ и прежде⁹².

Такъ-какъ миръ былъ заключенъ, то возвратный путь предстоялъ черезъ дружественныя земли; но нейстрійскіе ратники нисколько о томъ не думали и снова начали по дорогѣ грабить, разорять и брать плѣнниковъ. По добросовѣстности ли, которая, впрочемъ, не была въ характерѣ Гильперика, или по запоздалому чувству потребности порядка, король съ неудовольствіемъ смотрѣлъ на этотъ разбой и рѣшился обуздать его. Переданное имъ всѣмъ начальникамъ дружинъ приказаніе наблюдать за своими людьми и строго ихъ удерживать, было такъ необыкновенно, что встрѣтило сопротивленіе; франкскіе вожди роптали и одинъ изъ нихъ, графъ руанскій, объявилъ, что никому не воспретить того, что всегда было дозволено. Но лишь только слова эти перешли въ дѣйствіе, Гильперикъ внезапно обнаружилъ энергію, приказалъ схватить графа и предать его смерти, для примѣра другимъ. Кромѣ того, онъ велѣлъ возвратить добычу и освободить плѣнныхъ, — мѣры, которыя, бывъ приняты во-время, безъ сомнѣнія, отвратили бы самую неудачу похода⁹³. Такимъ образомъ онъ возвратился въ Парижъ и болѣе властный надъ своимъ войскомъ и болѣе способный предводить имъ, нежели какимъ былъ при выступленіи; къ-несчастію — эти существенныя качества военачальника развились въ немъ не въ пору, потому-что въ то время онъ думалъ только о мирѣ. Жестокій урокъ мелёнской битвы положилъ конецъ его завоевательнымъ видамъ, и съ-тѣхъ-поръ онъ помышлялъ лишь о томъ, какъ удержать хитростію то, что пріобрѣлъ силой.

Левдастъ возвратился живъ и здравъ и послѣдовалъ за королемъ въ Парижъ, гдѣ была тогда Фредегонда. Вмѣсто того, чтобъ избѣгать этого опаснаго для себя города или только пройдти его съ войскомъ, онъ тамъ остановился, надѣясь, что милостивое расположеніе мужа будетъ, въ случаѣ нужды, защитою противъ злобы жены⁹⁴. Послѣ нѣсколькихъ дней, проведенныхъ безъ большихъ предосторожностей, не видя ни угрозы, ни гоненія, онъ счелъ себя помилованнымъ королевою и полагалъ, что настало время ей представиться. Въ одно воскресенье, когда король и королева были вмѣстѣ у обѣдни въ парижскомъ соборѣ, Левдастъ отправился въ церковь, прошелъ съ самымъ смѣлымъ видомъ сквозь толпу, окружавшую королевское мѣсто, и бросясь въ ноги Фредегондѣ, вовсе не ожидавшей его видѣть, молилъ ее о прощеніи⁹⁵.

При такомъ внезапномъ появленіи человѣка, смертельно ей ненавистнаго, пришедшаго, какъ ей казалось, не просить у нея помилованія, но издѣваться надъ ея гнѣвомъ, королевой овладѣла сильнѣйшая досада. Краска выступила на лицѣ ея, слезы потекли по щекамъ, и бросивъ на мужа, неподвижно стоявшаго подѣ нея, взглядъ, выражавшій горькое презрѣніе, она воскликнула: «Если нѣтъ болѣе у меня сыновей, на которыхъ могла бы я возложить отмщеніе моихъ оскорбленій, то Тебѣ, Господи Іисусе, поручаю отмстить ихъ!⁹⁶». Потомъ, какъ-бы въ послѣдний разъ обращаясь къ совѣсти того, чей долгъ былъ защищать ее, она бросилась въ ноги королю и сказала съ выраженіемъ сильной горести и оскорбленнаго достоинства: «Горе мнѣ, видящей врага своего и безсильной передъ нимъ⁹⁷». Эта странная сцена взволновала всѣхъ присутствующихъ, въ особенности короля, на котораго падали всѣ упреки и укоры за слишкомъ скорое прощеніе обиды, нанесенной его супругѣ. Чтобъ искупить свою преждевременную снисходительность, онъ приказалъ изгнать Левдаста изъ церкви, давъ себѣ слово предоставить его, безъ всякой жалости и защиты, мщенію Фредегонды. Когда стражи исполнили полученное ими приказаніе и волненіе утихло, тогда снова началось церковнослуженіе, на время прерванное и продолжалось безъ новаго приключенія⁹⁸.

Выведенный изъ церкви и оставленный на произволъ бѣжать куда угодно, Левдастъ не подумалъ воспользоваться такимъ счастіемъ, которымъ одолженъ был только поспѣшности, съ какою Гильперикъ отдалъ приказаніе. Вмѣсто того, чтобъ убѣдиться наконецъ въ опасности своего положенія, онъ вообразилъ, что неудача его у королевы произошла отъ того, что онъ плохо взялся за дѣло, такъ неожиданно ей явившись, и что ему слѣдовало бы предупредить прошеніе свое какимъ-либо дорогимъ подаркомъ. Эта безразсудная мысль превозмогла въ немъ всѣ другія, и онъ рѣшился остаться въ городѣ и тотчасъ же побывать въ лавкахъ самыхъ знаменитыхъ мастеровъ золотыхъ дѣлъ и торговцевъ тканями⁹⁹.

Подлѣ собора, на пути изъ церкви въ королевскій дворецъ, находилась обширная площадь вблизи отъ моста, соединявшаго оба берега южнаго рукава Сены. Эта площадь, назначенная для торга, окружена была прилавками и кладовыми, въ которыхъ разложены были разнаго рода товары¹⁰⁰. Бывшій турскій графъ ходилъ по площади, изъ одной лавки въ другую¹⁰¹, разсматривалъ все съ любопытствомъ, представляя изъ себя богача, разсказывалъ о своихъ дѣлахъ и говорилъ присутствовавшимъ: «Я понесъ большія потери, но у меня осталось еще много золота и серебра». Потомъ, размышляя про себя, какъ знатокъ, чтòбы ему выбрать получше, онъ ощупывалъ ткани, примѣривалъ на себя драгоцѣнные каменья, взвѣшивалъ въ рукѣ дорогую посуду, а когда выборъ былъ сдѣланъ, то говорилъ громко и съ чванствомъ: «Это хорошо; отложите въ сторону; я намѣренъ это все взять¹⁰²».

Пока онъ торговалъ такимъ-образомъ разныя дорогія вещи, не заботясь о томъ, найдется ли, чѣмъ за нихъ заплатить, обѣдня кончилась и правовѣрные толпой вышли изъ церкви. Король и королева шли вмѣстѣ и, избравъ кратчайшую дорогу ко дворцу, переходили черезъ торговую площадь¹⁰³. Слѣдовавшая за ними свита и народъ, разступавшійся передъ ними, возвѣстили Левдасту ихъ приближеніе; но это его не смутило и онъ продолжалъ разговаривать съ купцами подъ деревяннымъ навѣсомъ, окружавшимъ площадь и служившимъ какъ бы сѣнами для разныхъ лавокъ¹⁰⁴. Хотя Фредегонда не имѣла никакого повода ожидать тутъ съ нимъ встрѣчи, однако съ перваго взгляда быстраго, какъ у хищной птицы, она отличила своего врага въ толпѣ покупающих и гуляющихъ. Она прошла мимо, чтобъ не запугать человѣка, котораго хотѣла схватить навѣрное, но лишь-только ступила на порогъ дворца, какъ послала нѣсколькихъ человѣкъ изъ своихъ слугъ, храбрыхъ и ловкихъ, съ приказаніемъ подстеречь Левдаста, схватить его живаго и привесть къ ней связаннаго¹⁰⁵.

Чтобы подойдти къ нему, не внушая никакого опасенія, слуги королевы сложили свое оружіе, мечи и щиты, за однимъ изъ столбовъ навѣса; потомъ, условившись въ дѣствіи, подошли къ Левдасту такимъ образомъ, что бѣгство и сопротивленіе были для него невозможны¹⁰⁶. Но планъ этотъ былъ дурно исполненъ, и одинъ изъ нихъ, отъ излишняго нетерпѣнія, бросился на Левдаста прежде, нежели другіе приблизились на столько, чтобъ окружить его и обезоружить. Бывшій турскій графъ, угадывая угрожавшую ему опасность, ображилъ мечъ и ударилъ имъ напавшаго на него человѣка. Товарищи сего послѣдняго отступили на нѣсколько шаговъ и, сбѣгавъ за оружіемъ, снова приступили къ Левдасту, вооружившись щитами и мечами; раздраженные его сопротивленіемъ, они рѣшились не щадить его жизни¹⁰⁷. Окруженный со всѣхъ сторомъ, Левдастъ получилъ въ этой неравной борьбѣ ударъ мечемъ въ голову, сорвавшій волосы и кожу съ бòльшей части черепа, но не смотря на рану, ему удалось оттѣснить бывшихъ передъ ним непріятелей; онъ убѣжалъ, облитый кровью, къ мосту, въ надеждѣ уйдти изъ города южными воротами¹⁰⁸.

Мостъ этотъ былъ деревянный и его разрушенное состояніе показывало или слабость городскихъ властей, или грабительство и лихоимство чиновниковъ королевской казны. Въ немъ были мѣста, гдѣ доски, сгнівшая отъ ветхости, образовали отверстія между перекладинами и заставляли прохожихъ ходить съ осторожностью. Тѣснимый по пятамъ въ своемъ бѣгствѣ и принужденный перебѣжать черезх мостъ во всю прыть, Левдастъ не имѣлъ времени разбирать дорогу: одна нога его, попавъ между двумя дурно сплоченными бревнами, завязла въ нихъ такъ, что онъ упалъ навзничь и переломилъ себѣ ногу¹⁰⁹. Воспользовавшись этимъ случаемъ, гнавшіеся за Левдастомъ схватили его, связали ему руки за спину, и такъ какъ не могли представить его въ такомъ положеніи королевѣ, то взвалили на лошадь и повезли въ городскую тюрьму, въ ожиданіи новыхъ повелѣній¹¹⁰.

Приказанія даны были самимъ королемъ, который, отъ нетерпѣнія примириться съ Фредегондой, думалъ угодить ей чѣмъ нибудь, чтò было бы ей вполнѣ пріятно. Не питая ни малѣйшей жалости къ несчастному, чьи дерзновенныя мечты и безразсудную отвагу поддерживали собственныя его обѣщанія, милости и прощенія, онъ сталъ придумывать, къ какому роду смерти приговорить Левдаста, соображая въ умѣ своемъ выгоды и недостатки разнаго рода казней, желая угадать, которая изъ нихъ въ состояніи лучше удовлетворить мщенію королевы. Послѣ зрѣлыхъ размышленій, обдуманныхъ съ жестокимъ хладнокровіемъ, Гильперикъ нашелъ, что плѣнникъ, такъ опасно раненный и обезсиленный потерею крови, не можетъ выдержать даже слабыхъ мученій и потому рѣшился приказать его вылечить, чтобы дать ему возможность до конца перенесть всѣ истязанія медленной казни¹¹¹.

Ввѣренный заботливости самыхъ искусныхъ врачей, Левдастъ былъ переведенъ изъ своей нездоровой тюрьмы за городъ, въ одно изъ королевскихъ помѣстій, дабы чистый воздухъ и пріятность мѣстоположенія ускорили его выздоровленіе. Его увѣрили, можетъ-быть, по тонкости варварскихъ предосторожностей, что такое кроткое съ нимъ обхожденіе было знàкомъ милосердія, и что онъ будетъ освобожденъ по выздоровленіи; но все было безполезно: антоновъ агонь обнаружился въ его ранахъ и онъ впалъ въ безнадежное состояніе¹¹². Когда это извѣстіе дошло до королевы, она не могла рѣшиться предоставить своего врага спокойной смерти, и пока оставалась въ немъ еще искра жизни, приказала ускорить конецъ его необыкновенною казнью, которую, повидимому, имѣла наслажденіе сама придумать. Умирающій совлеченъ былъ съ одра болѣзни и вытащенъ на мостовую, гдѣ подъ затылокъ ему подложили толстую желѣзную полосу, а человѣкъ, вооруженный другою такою же полосой, ударялъ его по горлу, и повторялъ удары свои до тѣхъ поръ, пока тотъ не испустилъ послѣдняго вздоха¹¹³.

Такъ прекратилось исполненное превратностей существованіе этого выскочки VI вѣка, сына галло-римскаго раба, вознесеннаго королевскою милостью до сана равнявшаго его вождямъ завоевателямъ Галліи. Если имя Левдаста, едва упоминаемое въ самыхъ многотомныхъ историяхъ Франции, не заслуживаетъ личнаго вниманія, то его жизнь, тѣсно связанная съ существованіемъ многихъ знаменитыхъ лицъ, представляетъ одинъ изъ самыхъ характеристичныхъ эпизодовъ общей жизни того вѣка. Задачи, раздѣлявшія мнѣнія ученыхъ, разрѣшаются, такъ сказать, сами собою фактами этой любопытной исторіи. До какахъ степеней могъ достигнуть подъ франкскимъ владычествомъ Галлъ, и притомъ человѣкъ рабскаго состоянія? Какъ управлялись тогда епископальные города, подъ двойною властію своего епископа и своего графа? Какія были взаимныя отношенія этихъ двухъ властей, естественно враждебныхъ или по-крайней-мѣрѣ соперничествовавшихъ между собою? Вотъ вопросы, на которые простой отвѣтъ виденъ въ разсказѣ о приключеніяхъ сына Леокадія.

Другіе спорные историческіе вопросы, какъ мнѣ кажется поставлены предшествовавшими разсказами также внѣ всякаго основательнаго пренія. Хотя наполненные подробностями, относящимися до характеристики отдѣльныхъ личностей, однако разсказы эти имѣютъ одно общее значеніе, которое легко опредѣлить. Исторія епископа Претекстата есть картина галло-франкскаго собора; повѣствованіе о молодомъ Меровигѣ очерчиваетъ жизнь изгнанника и внутренность религіозныхъ убѣжищь; разсказъ о Галесвинтѣ изображаетъ супружескую жизнь и домашніе нравы во дворцахъ меровингскихъ; наконецъ разсказъ об умерщвленіи Сигберта представляетъ начало продолжительной народной вражды между Австразіей и Нейстріей. Можетъ быть, эти разныя точки воззрѣнія на людей и жизнь VI вѣка, вытекая сама собой изъ простаго повѣстованія, будутъ черезъ то самое гораздо яснѣе и опредѣлительнѣе для читателя. Говорили, что цѣль историка повѣствовать, а не доказывать. Я не раздѣляю вполнѣ этаго мнѣнія а полагаю, что въ исторіи наилучшій родъ доказательства, болѣе всего способный убѣдить не оставляя сомнѣній, заключается въ полном повѣстованіи, которое исчерпывая тексты, собираетъ всѣ отдѣльные подробности, малѣйшія указанія на факты и характеры, изъ всего этого воспроизводитъ одно цѣлое, одушевляя его сочетаніемъ науки и искусства.

Примѣчанія